Мечников. Расцвет медицины
Шрифт:
— Расскажи подробнее, что с больным, — остановившись около кушетки с пациентом, спросил Сеченова я.
— Сам он адекватно изъясняться не может из-за сильного болевого синдрома, — сказал Иван. — Но его родственники рассказали мне, что он так уже несколько дней мучается. В туалет сходить не может, живот раздувает, частая рвота.
— Иван, а дай-ка мне свой тонометр, — попросил я. — Фонендоскоп я свой сохранил, а вот тонометром пришлось пожертвовать в битве с… Сам знаешь, с кем.
Я решил не упоминать лишний раз о некроманте при пациенте, которому
Иван передал мне свой тонометр, я поспешно измерил давление и обнаружил, что оно рухнуло ниже ста на шестьдесят. Сеченов, похоже, не больно-то понимал, зачем я сейчас этим занимаюсь. Местные лекари практически не видели связи между сердечно-сосудистой системой и пищеварительной.
Однако распространённая фраза «в организме всё взаимосвязано» на самом деле близка к истине гораздо сильнее, чем может показаться.
При инфекционных воспалительных процессах в кишечнике практически всегда происходит падение давления. Токсины бактерий и продукты распада веществ, находящихся в кишечнике, приводят к выделению в кровь огромного количества ядов, приводящих к резкому расширению сосудов. Именно поэтому падает давление, а уже после компенсаторно поднимается пульс и возникает тахикардия.
Больной был покрыт крупными каплями холодного липкого пота.
Однако тот факт, что он до сих пор испытывает сильную боль, в каком-то смысле — даже хорошая новость.
Судя по тому, что я услышал, приложив головку фонендоскопа к его животу — парез кишечника, то есть отключение его двигательной активности — ещё не произошёл. Волны перистальтики — ритмичные сокращения кишки — пока что никуда не делись. И именно они являются причиной болевого синдрома.
Но! Наличие боли — благоприятный признак при острой кишечной непроходимости. Вот если бы боль резко исчезла, тогда бы пришлось бить тревогу. Поскольку это бы означало одно — нервные волокна отмерли, начался некроз. И теперь часть кишечника невозможно спасти априори, а за судьбу самого пациента придётся бороться на грани своих возможностей.
— Так, Иван, слушай и запоминай… — начал я.
— У-у-у, больно, больше не могу! — простонал пациент.
— Терпим! — велел я. — Сейчас мы введём вам обезболивающее. Потом отоспитесь и на утро будете как новенький. Даю слово, — я перевёл взгляд на Ивана и продолжил свой урок. — Смотри, наша главная задача на данный момент — провести дезинтоксикацию с помощью лекарственных средств. И параллельно с этим устранить причину непроходимости. Слышишь, что я говорю? Причину! Сначала уберём её, а потом уже само заболевание.
— Дезинтоксикация? — нахмурился он. — Придётся усилить работу печени или…
— Нет, это нам не поможет, — покачал головой я.
И в этот момент до меня дошло, что мы до сих пор не создали предельно простое, но крайне необходимое изобретение.
Капельницу! Капельницу, чёрт подери, так никто из нашей троицы избранников до сих пор и не создал. Всё как-то руки до неё не доходили. Хотелось изобрести что-нибудь
Но порой забывается одна очень мудрая присказка: «Всё гениальное — просто!»
Что ж, это будет хорошим уроком. Как только разберусь со своими патентами, нужно будет сразу же составить список всех тех простейших инструментов, которыми пользовались мои современники. А потом начать их массовое производство.
— Анна Иннокентьевна! — крикнул я. — Подойдите сюда! Нужна ваша помощь.
Дочь местного барона вздрогнула, услышав мой голос, но сразу же прибежала. Видимо, до сих пор не могла понять, как и большинство окружающих меня людей, какого чёрта я восстал из могилы. Но к этому мне пора бы уже привыкнуть. Чувствую, практически каждый из моих знакомых ещё месяц будет от меня шарахаться.
А что поделать? Я оказался в эпохе, где клиническая смерть практически не диагностируется, а по всему миру расползаются хоть и небольшие, но зловонные капли некротики, из-за которых люди привыкают верить только в худшее.
— Да, Алексей Александрович? — воскликнула она. — Чем могу помочь?
— У меня для вас трудная задача. Я сейчас дам вам порошок, нужно приготовить из него раствор. Примерно пол-литра, — объяснил я. — Всё как обычно, в стерилизованной воде. Её же ещё не успели вылить после того, как я исчез?
— Нет-нет! Всё на месте! — закивала она.
— Отлично. А потом вам предстоит очень непростая работа. Долгая и кропотливая. Так, а Сапрыкин до сих пор внутривенные уколы делать не научился? — поинтересовался я.
— Научился! Я весь месяц его тренировала, — ответила Анна.
— Отлично, значит, готовите раствор, затем берёте запас шприцов и идёте сюда, — скомандовал я и передал Анне мешочек с порошком, который заготавливал специально для этого случая еще больше месяца назад, благо мои запасы остались нетронутыми.
— Что ты планируешь делать? — шёпотом спросил Сеченов.
Я отвёл Ивана от пациента на пару минут, чтобы разъяснить ему свой план действий. Как только мы погрузились в работу, я временно забыл о возникших между нами разногласиях. Лекарское дело важнее всего остального.
— Дезинтоксикацию, — повторил свою прежнюю формулировку я. — Нужно разбавить токсичные вещества специальным раствором. Тогда ему станет гораздо лучше.
— А зачем пол-литра? Ты с запасом решил приготовить? — уточнил Иван.
— Нет. Это всё будет влито в его кровь, — объяснил я. — Сам посмотри! У него обезвоживание! Его рвёт, он не может ни пить, ни есть. Из-за этого концентрация токсинов в крови стремительно возрастает. От этого, уж прости за прямоту, может и мозг отъехать!
— А пол-литра — это не слишком много?
— Может даже оказаться, что пол-литра — это слишком мало, — уверил его я.
— Так, допустим, — кивнул Иван. — Но у меня кое-что не укладывается в голове… Павлов запатентовал шприцы по два, пять и десять миллилитров. Если мы будем использовать только последние… Ему что, придётся пережить пятьдесят внутривенных инъекций?!