Мечта пилота
Шрифт:
Посреди комнаты, обняв стул, танцевал лётчик самолёта "П-6" Викторов. Единственная "дама" экспедиции – бортмеханик Бирюкова – танцевать наотрез отказалась.
Аня грустила. Ей вспомнился лётчик Иванов, с которым она познакомилась несколько лет назад. Он был по-прежнему внимателен и сегодня снова напомнил о себе, прислав по радио поздравление с наступающим новым годом. Ей, неприятно взволнованной утренним инцидентом, связанным с Грохотовым, Иванов казался сейчас единственно близким и родным существом, и Аня первый раз пожалела о том, что не попросилась в его группу.
Блинов заметил её настроение.
– Что,
Девушка строго взглянула на лётчика и ничего не ответила. Поняв её, Блинов отошел в сторону.
Штурман Курочкин с упоением сражался в "козла" (так называли зимовщики игру в домино) с Грохотовым.
Грохотов был непохож на других участников экспедиции. Во всём чувствовалось, что он подражал какому-то человеку, манеры которого, очевидно, казались ему верхом изысканности. О самых незначительных вещах он говорил проникновенным, убеждающим тоном. Закуривая, он медленно вынимал портсигар, украшенный серебряной монограммой и надписью: "Боевому другу от Генриха Козлова", внушительно щелкал крышкой, внимательно осматривал папиросу и вставлял её в мундштук с надписью "На память о Кавказе".
Он любил рассказывать о своих любовных приключениях, о совершённых им восьмидесяти экспериментальных прыжках с парашютом, о массе увлекательных приключений на суше, на море и в воздухе, героем которых он якобы был. Но большинству его рассказов "блиновцы" не верили с тех пор, как уже на зимовке стал известен печальный эпизод, имевший место несколько лет тому назад в Москве. Об этом эпизоде однажды, в припадке откровенности, рассказал Курочкину сам Грохотов. В его передаче рассказ выглядел так.
Однажды, когда Грохотов в компании вслух мечтал о полёте на аэроплане, в комнату вошёл чрезвычайно взволнованный его приятель.
– Лев Ильич, – обрадовался он, увидя Грохотова, – ты и представить себе не можешь, как я рад, что застал тебя здесь! Как друга прошу, умоляю – выручи. Вчера по осоавиахимовской лотерее мне достался круговой полёт над Москвой. Узнала об этом жена – покоя не даёт: боится, что погибну или, чего доброго, умру в воздухе от разрыва сердца. Выручи, родной. Вот тебе билет, полетай за меня…
Компания оживилась: наконец-то Грохотову удастся осуществить свою заветную мечту.
– Лети, Лев Ильич, – раздалось кругом, – а завтра расскажешь нам о своём полёте.
Иван Иванович страшно обрадовался, засуетился, вынул из кармана какую-то зелёную бумажку и протянул её Грохотову. Тот, не глядя, небрежно сунул её в карман. Со стороны было заметно, что настроение его несколько испортилось. Но никто на это не обратил внимания: мало ли что может показаться, ведь всё-таки не каждый день человеку летать приходится.
Просидев для приличия ещё минут десять-пятнадцать, Грохотов собрался домой, заявив, что ему перед полётом нужно как следует отдохнуть.
Дома он сразу же разделся и лёг. Теперь, наедине с самим собой, он мог быть откровенным. В сущности, предстоящий полёт его нисколько не устраивал…
Сон не приходил. Перед глазами метеоролога, быстро сменяясь, проносились ужасные авиационные катастрофы, о которых ему когда-либо приходилось слышать. "Дурак, – ругал он сам себя, – ну, за каким чортом согласился? Разве ты не мог придумать какого-нибудь благовидного предлога и отказаться? А вот теперь
С этими мыслями метеоролог проворочался всю ночь.
Утром у Грохотова хватило мужества дойти только до забора аэродрома. Он с грустью посмотрел на огромное, покрытое ровной травой поле, на взлетающие и садящиеся самолёты и почувствовал, как в груди сжалось сердце. Надо лететь!..
И тогда ему в голову пришла гениальная мысль:
"А зачем лететь? Кто узнает – летал я, или я не летал? Рассказать-то о своём полёте я всегда сумею…"
Метеоролог облегченно вздохнул, сразу успокоенный этой мыслью. И даже не взглянув, изорвал данную ему бухгалтером зеленую бумажку в мелкие клочки и пустил их по ветру.
Вечером Грохотов явился в назначенное место. Компания уже ждала. Все обрадовались его приходу, поздравляли, жали руки, завидовали:
Когда схлынула первая волна радостных приветствий, Грохотов уселся поудобнее в кресло и, затянувшись папироской, начал:
– Ровно в десять я был уже на аэродроме. В центре зелёного поля стоит готовый к полёту аэроплан. Мотор работает. Вокруг металлической птицы нервно шагает лётчик. Ждет. Увидел меня, спрашивает: "Это вы полетите?" – "Да, – отвечаю, – я". – "Садитесь!" Сел в самолёт я, за мной забрался лётчик. Взлетели. Набираем высоту. Тысяча метров… Лётчик обернулся, посмотрел на меня и показал рукой, что сейчас пойдёт на посадку. Я отрицательно покачал головой. "Нет, – говорю, – тащи выше!" Лётчик нехотя продолжал набирать высоту. Вот и две тысячи метров… Мой воздушный извозчик побледнел, как полотно, и кричит дрожащим голосом: "Больше не могу! Холодно. Пойду на посадку!" Похлопал я его по плечу и сказал спокойно: "Не бойся, дружище, ты летишь со мной. Давай выше!" Видя, что попал на знающего человека, лётчик махнул рукой, снимая с себя всякую ответственность за исход полёта. Летим дальше. Набрали три тысячи метров…
Все сидели и с раскрытыми ртами слушали этот удивительный рассказ удивительного человека. Вдруг, в самый патетический момент, с шумом раскрылась дверь, и в комнату бомбой влетел Иван Иванович. Увидев Грохотова, он вздохнул с облегчением и обратился к нему:
– Наконец-то я тебя нашёл, Лев Ильич! Все телефоны оборвал, на службу не ходил – с самого утра тебя разыскиваю. Прости, дружище, ты, наверное, ругаешь меня за то, что я тебе вместо билета на полёт второпях свою хлебную карточку отдал. Прости… Жена меня за неё чуть не съела. Вот возьми свой билет, отдай мою карточку.
В комнате наступило неловкое молчание. Затем все взоры обратились на побледневшего Грохотова и раздался оглушительный взрыв хохота. Метеоролог побагровел, вскочил и, прокричав: "Я вам докажу, что летать буду!", – выскочил из комнаты, хлопнув дверью…
Грохотов лез из кожи вон, чтобы понравиться Бирюковой. Она не знала настоящего Грохотова, мало обращая внимания на рассказы товарищей. Она считала его в действительности таким, каким он, рисуясь перед ней, пытался себя представить: умным, решительным, смелым. Но скоро недвусмысленная настойчивость Грохотова стала её беспокоить. Всё чаще и чаще, словно невзначай, он брал её за локоть и привлекал к себе. А сегодня утром его "ухаживания" были так назойливы, что девушка была вынуждена его выгнать. Этот инцидент ей сказал о многом, и сейчас в присутствии Грохотова она чувствовала себя неважно.