Мечтатели не предают

Сашаа

Профессор. Он усадил меня на лавку и направил ладонью взгляд в сторону гусей. Узкие манжеты сдавили по-детски припухлую ладонь.

– Кажется, что еще вчера они впервые взлетели и нашли дом. Да, представь себе, для любой птицы домом навсегда останется то место, которое она впервые увидела с высоты собственного полета.

Его руки нашли опору в скамейке и раскачивали мультяшное туловище.

– Навык полета врожденный, да. Но, запомни, маршрут для перелета они выбирают не инстинктивно, нет. Видимо, каждое поколение выучивает его заново, набираясь опыта в стае.

Такова их природа. Бог его знает, сколько тысяч лет они так летают, выбирая год за годом один и тот же путь.

Профессор поджал медно-седые брови, приподнял подбородок и сказал:

– Счастливое и беззаботное лето, не правда ли?

Эшафот молчания. Яма голода. Электрический стул лжи. От груди точно отняли рукавицы надзирателя надежд, и я выложил Профессору всю историю как на духу. Я уперся в твидовое плечо и захныкал. Так бессильно, что сгореть, провалиться, раствориться бы.

– Знаешь, если тебя и не надули бы в туристическом агентстве, то вряд ли сейчас было бы легче. Этот город гостеприимный, как рукопожатие медведя. Ненастный, алчный, беспокойный Лондон. Я преподаю, чтобы свести концы с концами. Моя воля, вернулся бы на двадцать лет назад и ни ногой сюда.

Профессор расстегнул терракотовую пуговицу жилетки и вывалил на колени полусферу живота.

– О, гляди.

Он вскочил, сбросил пиджак и, подбежав к берегу, толкнул землю облупленными башмаками и подпрыгнул.

– Взлетел!

Вынырнув из-за его тела, в небо взлетела стая гусей. Позолота заката припорошила их крылья. Профессор сник в одышке. Пальцы выколупали верхнюю пуговицу из петлицы и освободили горло от хомута воротника. Голос захрипел на две октавы ниже обычного:

– Видел, он взлетел! В-з-л-е-т-е-л!

АНГЛИЯ МОЖЕТ ВЫИГРАТЬ СЕРИЮ ПЕПЛА ВЕЧНЫЙ СТРЕСС

КОРПОРАТИВНАЯ КУЛЬТУРА НАЖИВАЕТСЯ НА НЕСЧАСТЬЕ

ИССЛЕДОВАНИЕ: РАБОТАТЬ ДО 80 И НЕ НАКОПИТЬ НА СТАРОСТЬ

Мэтти распластался на пути из коридора в гостиную. Он постанывал, сложив ладони над грудью, как праведная монахиня на смертном одре.

– Вроде прет. Или это со вчера. – Он вытащил язык, отштукатуренный белым налетом. – Нам конец, дружище.

Нам – так я и стал соучастником. Говорит: она позвонила и сказала, что через час приедет вместе с предками. А я в полный ноль, братишка. Помоги-ка.

Я служил костылем для уставшего тела. Его стопы плюхали по асфальту, как по мягкому донышку детского бассейна. В замедленном режиме мимо проплывал район: трезубцы дымоходов, зашторенные окна эркеров и глухие темно-каштановые стены. Ямайский ресторан сменил польский магазин, за которым последовали китайская забегаловка и центр дзена, лечебных трав и акупунктуры.

Мы пересекли мост и прошли вглубь повторяющихся улиц. Мэтти приметил дом у перекрестка и поковылял к нему. Мы спустились ниже уровня первого этажа и попали в полутемный подвал. Теснота зудела на коже. Закуток еще меньше, чем у Вудхэдов. В прямоугольник втиснули одну двухэтажную кровать. Мэтти на коленках дополз до нижней полки и наполовину стянул брюки.

– I owe you one, mate.

Говорит: дыра-дырой. Я храню здесь вещи

и появляюсь время от времени, но так место свободно. Сосед – варвар, но это лучше, чем ничего. Заглядывай, если Карен доконает.

– Карен?

– Мамаша Вудхэд. Помоги-ка.

Мэтти попросил убрать одеяло с постели. Белую простынь покрывали островки из бычков и пепла. Я стряхнул их, разгладил простынь и взбил подушку. Ладони стали серыми.

Я перевалил Мэтти на кровать и вышел.

Грянул дождь. В монохромном цвете город стал контрастным и будто бы более подлинным. Бесстрастным и нечувствительным. Косые штрихи шли через улицы и мосты, очерчивали прямые углы каменных зданий и непрозрачных витрин. Желтые, красные, зеленые – вода разбавляла огни всех огней и, забирая их цвет, размывала толпу, афиши, одиночные кэбы и автобусы, которые ползли к набережной.

Я наклонился к луже и смыл пепел с рук. Грязные струи стекали по линии жизни и падали в дождевую воду, сгущая ее черный цвет. Сейчас снова прошло.

Я приподнял створку и перемахнул в каморку. По потолку ползла черная тень. Она зажгла настольную лампу.

– Непристойно и возмутительно. Вы нарушили все правила, принятые в нашем доме. Я сообщу об этом в школу.

Она перечислила обвинения: опустошенный холодильник, выпитый бар и вмешательство в частную жизнь. Миссис Вудхэд предъявила ультиматум: компенсируй издержки или съезжай. Я пообещал, что отдам деньги утром, как только доберусь до банкомата.

До полуночи я крутил в плеере ее песню – тигр бумажный, тигр отважный, пока не вырубился. Я бродил в сновидениях о Лондоне, в котором мчался на гребне волны большого успеха. В тех снах отчего-то чувствуешь события полнокровно, как зубцы холода в неприкрытой ладони в февральский мороз.

Хоть это и ненавсегда. К пробуждению частица «не» отвалится от удара раскрытых глаз и покинет тело, оставив налет послечувствия на языке.

И ты все позабудешь, бездельник.

Я собрал вещи и свалил. Окно за собой закрыл.

6. ЗАМЕЧТАТЕЛЬНО

Из толчеи крыш на железнодорожный мост выпрыгнул поезд. Желтые прямоугольники света упали из вагонов на Темзу. Фонари, трехглавые ферзи, не противились отступлению сумерек.

Я встретил рассвет на скамейке в парке. Под голову подложил джемпер. Вероятно, я бы вздремнул еще, но рыжий сеттер воткнул холодный нос аккурат в мякоть под нижней челюстью.

Господи, извините, Лорд, ко мне, побежали, мой мальчик.

Мокрые лапы оставили след на джинсах и запрыгали вслед за беговыми кроссовками.

«Не должно полагаться на будущее, особенно, когда оно так отдаленно: что не исполнено в свое время, вероятно никогда исполнено не будет».

Я дочитал главу, убрал книгу Ба в рюкзак, взял сумку с вещами и направился в школу. Так и начался мой первый последний день в городе, бездельник.

В школе я выпил воды из-под крана и направился в интернет-класс, чтобы посмотреть расписание ближайших рейсов в Москву. На пути в кабинет я встретил Профессора. Солнечный луч гладил черепаший панцирь пуговицы на жилетке.