Мечтатели не предают
Шрифт:
Льет дождь. Мы пережидаем на веранде. Задница горит от жесткого ворса, которым обшито кресло. Щетинки залезают под шорты и дерут кожу.
Ба храпит так, что трещит древняя тахта. Вот-вот развалится. Я перебираю на янтарном столе выписки из журналов. Ба их делала из каждой прочитанной статьи.
Я проглядывал выписки по диагонали и выбирал те, что стоит изучить внимательнее.
ПЕРЕСТРОЙКА: ПОЛНОЙ СОЦИАЛЬНОГО ОПТИМИЗМА СТРАНА
ВСТУПИЛА В НОВЫЙ ГОД КАРТА ИЗОБИЛОВАЛА ЦВЕТАМИ
КОЛОНИАЛЬНЫХ ДЕРЖАВ С ПОМОЩЬЮ УЗЕЛКОВОГО ПИСЬМА ОНА РАССКАЗЫВАЕТ МИФЫ ОСТРОВА ПАСХИ НА ТИХОЙ
МОСКОВСКОЙ УЛИЦЕ ДРОБНО
МИР НЕ ТОТ ЧТО РАНЬШЕ ОН БЫЛ ЛУЧШЕ БЕСЕДА
С ПРОФЕССОРОМ КЕМБРИДЖСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
ШУТКА: Я – ПАТРИОТ, ТЫ – НАЦИОНАЛИСТ, ОН – ШОВИНИСТ ПРЕДПОЛАГАЮТ, ЧТО ХХI ВЕКЕ НАЦИОНАЛИЗМА НЕ БУДЕТ
КУЛЬТУРА РАСТЕТ САМА КАК ВЫ СКАЗАЛИ ДА-ДА КАК ТРАВА
Так я наткнулся на заметку о брахманах в штате Андхра-Прадеш, которые совершают священный обряд на языке первых людей. Это даже не язык, а набор звуков. Вроде пения птиц. Тысячи лет звуки передаются от отца к сыну, записываются в память, как на кассетную пленку, чтобы перейти следующему поколению. Никто не знает, как их расшифровать. Ни брахманы, ни ученые.
Ба просыпается. Я возвращаюсь в каждодневную тренировку языку – второму и в то же время обязательному для успеха в будущем, в которое – запомни, Сашаа! – берут не всех. Твоя задача – зубрить. Вот и зубри, а не как твоя сестрица.
Я и зубрил:
– Forget, forgot, forgotten.
Вдруг ее рыжая грива мелькнет под креслом. Ее-то урок впереди. Она мается. Скука такая – слушать муки братца на ломаном английском.
Подмигнет: не двигайся, дурень. Заползет под кресло. Клац-клац. Ба вопит от боли, хоть выплевывай зубной мост.
Ураган вскинет подол халата. Босые пятки умчат в коридор. Маятник медно-рыжей косы обстучит стены.
В прыжке за ахиллом Ба сестра перевернет плетеную корзину. По полу покатятся завернутые в газеты яблоки и разнесут легкий запах лимона. Мы заготовили их для скорой зимы…
Урок закончился.
Единственная отдушина – Профессор. Полтора метра ростом и пятьдесят пять килограммов живого организма. Он преподавал английский сонной кучке ночных портье, официантов, барист, уборщиков, выгульщиков собак, сиделок, нянек и единственному безработному (мне!).
Он варился заживо в твидовой скороварке костюма-тройки. Скобленные щеки набухали от пота. Слюни пенились на мягких, как детский жевательный мармелад, губах.
Какая безысходность: зубрить слова из раздела «однажды в автомастерской» в надежде, что однажды твой студент, стоя среди скульптур подъемников и шиномонтажных станков, блеснет брошью королевского английского.
– Сэр, будьте так любезны проверить развал-схождение.
По пористой коже Профессора плывет пятнышко розового негодования. Варвары глобальной деревни к третьему уроку уронили морды в пустые тетради. Его голос потонул в вязком храпе.
В такие моменты Профессор закрывал учебник и тараторил про свою истинную страсть – этологию, Конрада Лоренца и серых гусей. Шепелявый монолог я приведу в отредактированном виде, чтобы не отвлекать глаза вереницей «гушят», «пошледштвий» и «возрашта», этих ш—ш—ш и шш—шш—шш и шшш—шшш—шшш, что, попадая на бумагу, мумифицируют мускулы живой речи.
– Для новорожденных гусят, – рассказывал Профессор, – чувствительный возраст составляет всего один день. Особенно важен момент, когда гусенок выбирается из плена яйца, продавливая скорлупу. У него появилась
Дальше Профессор показывал фотографию, как седобородый Конрад Лоренц на альпийском лугу ведет за собой гусят.
– Полет – врожденный навык. Важно лишь научиться рассчитывать и оценивать высоту, направление ветра и расстояние, чтобы не только взлететь, но и приземлиться. Но есть молодые гуси, которые взлетают сами. Они не ждут, пока родители обучат их. Мистер Лоренц описывал такой случай. Однажды он нашел у стены дома труп молодого гуся. На стене были отпечатки его лап. Он взлетел сам, но его никто не научил, как правильно приземляться. Так он и врезался в стену, разбился, представляете? Какая трагедия, какая трагедия… – сокрушался Профессор.
Кукольная ладонь падала на огрызок стола, отыскивала учебник, возвышала его над головой… Бум. Удар суперобложки о пластик стола. Полуночная обслуга подскакивала, хватала карандаши и ломала стержни, выводя последнее услышанное слово: трагедия, трагедия, трагедия.
К двум часам дня я был свободен, как настоящий бездельник. Я шел в школьную библиотеку и делал выписки из газет и журналов, чтобы знание последних новостей уняло чувство изоляции и пополнило мой словарь пригодными терминами для навигации в настоящем Лондоне, а не в его копии из учебника.
ВДОХНУТЬ ЖИЗНЬ В БОРЬБУ С БЕДНОСТЬЮ НА НЕСЧАСТНОМ
КОНТИНЕНТЕ ВСЕ НЕИЗМЕННО В УКЛАДЕ СТАРОЙ ЕВРОПЫ
СЕКРЕТ 80-ЛЕТНЕГО БРАКА: НЕ СПОРЬ ПЕРЕД СНОМ ОЛИГАРХ
КУПИЛ 100 ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ПАСПОРТОВ СВЕРХБОГАТЫМ
КЛИЕНТАМ БАНКА ПАРИЖ VS. ЛОНДОН: ЧЬЯ ЗАЯВКА ПОБЕДИТ?
Дальше я бежал к телефонной будке. Там пахло не всегда свежей мочой, а декором к звонку служили стикеры секса по телефону, которыми обклеили стены.
Шаловливые! Возбужденные! Жгучие! В самых банальных позах секс-дизайна. Зачастую ретушь удаляла и пигменты на коже, и соски целиком. Поверх них лепили томное, как карибские тропики, имя: Моника, Розанна, Барбара. На силиконовой витрине, которую не обхватить ладонью среднестатистического размера, верстали номер заветного телефона на случай, если тебе одиноко в городе и не с кем поговорить. Спецпредложение: оргазм за первые тридцать секунд в Райгороде. Первая минута – бесплатно.
Из снастей, чтобы удить удачу в телефонной будке, у меня были монетка и визитка конторы Total Recruitment Team.
Рыбалка шла так себе. Гудки длиннее, чем эхо на открытой воде. Зеро вместо ответа. Я пробовал вновь. Перед школой. На перемене. После занятий. Ноль.
Несчастливая монетка падала обратно в ладонь, и я брел домой мимо витрин благотворительных секонд-хендов, прозрачных витрин риелторских агентств и угловых пабов, что скрепляли линии разбегающихся улиц.
Я спускался к подножию моста Патни, шагал мимо каменной башни церкви Всех Святых и волочил кеды по набережной Бишопс-Парка.