Мечты на мертвом языке

Пейли Грейс

Как там Микки? — спросила Селена. Это было первое, что она сказала, когда мы с серьезным и смущенным видом вошли в ее залитую солнцем гостиную, где играли свет и тени от колыхавшихся на ветру деревьев во дворе. Мы, каждая по-своему, спросили: Как ты себя чувствуешь, Селена? Она ответила: Давайте сначала о главном. Как там Ричард? Как Тонто? Как Джон? Как Крисси? Как Джуди? Как Микки?

Я не хочу говорить про Микки, сказала Энн.

Нет-нет, давай о нем поговорим, сказала Селена и взяла Энн за руку. Давайте вместе подумаем — пока не поздно. Как это началось? Ради Б-га, давайте о нем поговорим.

У нас с Сьюзен хватило ума молчать.

Никто

не знает, никто ничего не знает. Почему? Где? У всех полно идей и теорий, все пишут об этом статьи. И никто не знает.

Энн сказала это жестко. Не стала ныть. Не воспользовалась тем, что Селена помягчела, но когда услышала, как Селена произнесла имя Микки, села поудобнее. Я за ней наблюдала. Это было интересное зрелище. Энн дышала глубоко — как учили нас на занятиях йогой по четвергам. Она смогла немного расслабиться.

Поезд шел по ложбине вдоль Парк-авеню в Бронксе. Сьюзен, отвернувшись от нас, беседовала с мужчиной через проход. Она объясняла ему, что война во Вьетнаме еще не закончилась и для нее лично не закончится, пока мы не отремонтируем дамбы, которые разбомбили, не заплатим хоть частично за тот сокрушительный удар. который мы нанесли по экологии Вьетнама. Он смотрел на все совсем иначе. Мы уже заплатили, сказал он, положили пятьдесят тысяч американцев, наших собственных сыновей. И спросил нас, согласны ли мы с Сьюзен. Полностью, ответили мы.

А вы ведь не похожи на хиппи. Он засмеялся. И тут выражение его лица изменилось. Я умею читать по лицам здешних жителей, и я решила, что он думает: Вот оно, приключение. Он нащупал нерв того, что некогда было контркультурой — в трех левацки настроенных дамочках. Поэтому в лице просматривалось что-то приятное. Но все равно взгляд был хитрый — так глядят мужья из пригорода, оказавшиеся в Нью-Йорке.

Я бы с удовольствием встретился с вами снова, сказал он Сьюзен.

Да? Ну, приходите послезавтра на ужин. Дома будут только двое из моих детей. Надо же вам хоть раз нормально поесть в Нью-Йорке.

Двое детей? Он задумался. Спасибо, сказал он. Приду непременно.

Энн буркнула: Она несносна. Опять за старое.

Да с Сьюзен все в порядке, сказала я. Она в своем репертуаре. Это даже хорошо.

Нам еще долго ехать, сказала Энн.

И тут мы въехали в туннель перед Центральным вокзалом.

Мы очень сердиты, объясняла Сьюзен своему новому знакомцу. Мы злимся на нашу подругу Селену за то, что она умирает. А все потому, что мы хотим, чтобы она была с нами, когда будем умирать мы. Нам всем нужна мать, настоящая или та, кто ее заменит, которая бы поправила напоследок подушку, и мы очень рассчитывали, что этим человеком будет она.

Я понимаю, о чем вы, сказал он. Вы хотите, чтобы кто-то был рядом. Чтобы кто-то вокруг вас хлопотал.

Примерно так. Правда, Фейт?

Я всегда с заминкой переключаюсь, когда она обращается ко мне так, как принято при посторонних. Я согласилась: Да.

Поезд резко затормозил — старое со скрежетом притиралось к новому.

Правда. Неправда. Кому до этого дело? — сказала Энн. Не нужно было ей умирать. Она действительно все испортила.

Ох, Энни, сказала я.

Заткнитесь, ладно? Обе заткнитесь, сказала Энн и чуть не переломала нам ноги, так резко она вскочила и вышла из вагона.

Тогда Сьюзен, как гостеприимная жительница Нью-Йорка, стала рассказывать этому мужчине про все наши неприятности — про то, какой ошибкой было строительство Всемирного торгового центра, про автостраду

Вестуэй, про то, как рушится Южный Бронкс, про беспорядки в Уильямсберге. Она поехала с ним вместе вверх по эскалатору, продолжая беседу, которая могла перейти в дружбу на вечер и, возможно, в счастливую ночь.

Дома Энтони, мой младший сын, сказал: Привет! Только что звонил Ричард. Он в Париже. Вынужден был звонить за наш счет.

За наш счет? Из Парижа?

Он заметил, какая я расстроенная, заварил мне травяного чая — из тех, что его приятели пьют, чтобы обуздывать свою буйную натуру. Он искренне хочет, чтобы мои и так неплохое здоровье и психика стали еще лучше. Его друзья дали мне книжку, в которой написано, что человек, если будет питаться правильно, сможет жить вечно. Он хочет, чтобы я попробовала. А еще он убежден, что человечеству, красивому и умному, придет конец на его веку.

Около половины двенадцатого он отправился наслаждаться ночной жизнью — так, как это видится восемнадцатилетним.

В три часа ночи он застал меня за мытьем полов и мелким ремонтом.

Еще чайку, мам? — спросил он. Сел посидеть со мной. Фейт, я понимаю, ты чувствуешь себя ужасно. Но как так получилось, что Селена ничего не знала про Эбби?

Энтони, да я и про тебя ни черта не знаю.

Да ладно, это же и слепому было видно. Я был совсем маленький и то понимал. Клянусь, мам.

Слушай, Тонто. В принципе с Эбби ничего плохого не было. Ей-ей. Ты просто еще не понимаешь, как время может подействовать на человека.

Ну вот, началось, какая добренькая — все так распрекрасно-классно-отлично-восхитительно. Ты еще скажи, что все люди такие славные, и мир такой замечательный, и никакой «Юнион карбид» [47] его не взорвет.

Я никогда ни на что такое не надеялась. И почему после такого грустного дня Тонто в три часа ночи доставал меня бедствиями вселенского масштаба?

На следующий день вечером позвонил из Северной Каролины Макс. Как Селена? — спросил он. Я прилечу, сказал он. У меня рано утром встреча, а потом я отменяю все и лечу.

47

В 1984 году oкoлo 4 тыс. чeлoвeк пoгибли и тыcячи пoлyчили yвeчья в peзyльтaтe тoгo, чтo oблaкo мeтилoвoгo изoциaнидa нaкpылo пoceлeния вoкpyг пpoизвoдящeгo пecтициды зaвoдa американской кopпopaции «Юниoн кapбид» в Бxoпaлe (Индия).

В семь утра позвонила Энни. Я едва успела зубы почистить. Тяжко это было, сказала она. Всё вместе. Я не про Селену. Я про всех нас. В поезде. Вы мне показались какими-то ненастоящими.

Ненастоящими? А что настоящее? Слушай, может, зайдешь позавтракать? Мне уходить в десятом часу. У меня свежий ржаной хлеб есть.

Нет, сказала она. О Г-споди, нет! Нет!

Помню глаза Энн и шляпку, которая была на ней в тот день. когда мы впервые встретились. Наши дети с воем вылезли на еще нетвердых ножках из песочницы. Мы подхватили их на руки. И, глядя поверх присыпанных песком головок, улыбнулись друг другу. Думаю, тогда и закрепилась связь, никак не менее значимая, чем клятвы, что связали нас с мужьями, с которыми мы уже расстались. Взгляд назад — а его многие недооценивают, — пожалуй, не менее важен, чем предвидение, поскольку он опирается на некоторые факты.