Мечты сбываются
Шрифт:
Не знала его таким уже многие годы и Ругя, вернувшаяся из правления и остановившаяся в дверях при виде столь необычной картины. Она стояла, с удивлением глядя на Шамси, вслушиваясь в его слова, обращенные к Ильясу. Он ли это, важный, неразговорчивый эксперт-специалист Шамси, никогда не снисходивший до бесед с посыльным Ильясом?
Шамси почувствовал ее взгляд и обернулся… Ругя! Он смутился, словно пойманный на месте преступления, и промолвил оправдывающимся тоном:
— Вот… Разбираем мы тут с нашим рассыльным ковры…
С этого дня, сам того не замечая, а может быть, и не желая замечать, Шамси
Порой Шамси устраивал Ильясу нечто вроде экзамена. Стоило кому-нибудь принести в «Скупку» необычное ковровое изделие, как Шамси, делая вид, что занят каким-нибудь неотложным делом, обращался к Ильясу:
— А ну, Ильяс, разберись-ка в товаре и дай оценку!
Одним глазом он все же оглядывал товар, и нередко приходилось ему поправлять Ильяса.
И все реже ошибался Ильяс, и все чаще одобрительно кивал головой Шамси, вслушиваясь в его оценки. И — странно! — получив от Ильяса правильный ответ, Шамси испытывал нечто вроде горделивой радости за того, кого и не думал и не желал он называть своим учеником…
Однажды Ругя сказала:
— Ты, Шамси, оказывается, настоящий педагог!
Шамси не понял последнего слова, подозрительно, по складам переспросил:
— Пе-да-гог?
— Педагог — это учитель.
— А-а…
Шамси не знал, лестно ли для него это слово: учителя, правда, люди ученые, но, как известно, аллах не слишком жалует их богатством, а богатые, как ни расхваливай ученость, — всегда стояли выше учителей.
— В правлении считают, что ты лучший в Баку знаток ковров, и там меня спрашивали, не согласишься ли ты подучить работников наших магазинов. Директор просит тебя взять на себя это почетное дело.
Приятно слышать, что тебя считают знатоком! Но какой почет в том, чтоб обучать ковровому делу тех, кого он, Шамси, считает в этом деле неучами?
И, как обычно, прежде чем дать согласие, Шамси уклончиво ответил:
— Я подумаю…
Шамси стал думать и пришел к выводу, что следует согласиться. В самом деле: неумно отказывать начальству, к тому же, надо полагать, за эту работу будут платить, а лишний рубль, как известно, никогда не оказывается лишним. И наконец: не тащить же с собой в могилу все, что ты знаешь о коврах, — пусть люди, которых ты обучишь, вспомнят когда-нибудь о тебе добрым словом!..
К весне Шамси был зачислен в штат.
В день, когда произошло это событие, Шамси долго не мог уснуть, размышляя о своей жизни. Странная она штука — жизнь!
Светлым, теплым, весенним утром казалась теперь ему пора его молодости и солнечным знойным летним днем пора зрелости — преуспевания в торговле, любовной близости к младшей жене, отцовских чувств к сыну от любимой. Прекрасная, вовек невозвратимая пора!
И темной, холодной, зимней ночью представлялась ему его жизнь в первые годы советской власти. Тяжело было потерять магазин, свое дело, тяжело было отпустить молодую любимую жену в дом к чужому человеку, расстаться с малолетним сыном. О, как больно сжималось в те дни его сердце, как жалобно оно стонало! Немало жгучих слез от обид и унижений смахнул он тогда со своих глаз — украдкой, чтоб не порадовались злые люди этим слезам.
Все отняла у
Темной, зимней, холодной ночью была для Шамси та пора, и все же, подобно тому как в природе день сменяется ночью, а ночь — днем, так и в жизни человека бывает, что во тьме его ночи вдруг забрезжит издалека свет, тьма пойдет на убыль, и ночь минует. Предвестие ли этот свет ясного утра и солнечного дня или зарница, мелькнувшая на темном небосводе, чтоб вслед за ней вновь воцарилась тьма, — кто знает?..
Зачисление в штат!
Шамси попросил дать ему выписку из приказа, завернул ее в толстую пергаментную бумагу и всюду носил с собой. Однако он ее никому не показывал. Да и кому показывать? Ана-ханум, что ли? Мулле Абдул-Фатаху? Соседям, бывшим торговцам, оставшимся не у дел? Еще поднимут его на смех: штатный!
Однажды он все же не выдержал. Это случилось в тот день, когда Бала показал ему свидетельство об окончании школы. Шамси долго разглядывал его с почтительностью, с какой всегда относился к официальным документам.
Вернув Бале свидетельство, он озабоченно спросил:
— А дальше что будешь делать, сынок?
Бала не замедлил ответом:
— Поступлю в вуз.
— Куда? — не понял Шамси.
— В высшую школу, в политехникум.
— А-а… Ты, надо думать, как и все у вас там на промыслах, пойдешь по нефтяной части? — спросил Шамси не без яда: чудной этот промысловый народ — видит свое счастье в том, чтоб копаться в нефтяной жиже!
Теперь Бала ответил не сразу:
— Нет, отец, не по нефтяной… — Словно боясь обидеть кого-то, он тут же поправился: — Добывать нефть, конечно, — одно из важнейших и почетнейших дел в нашей республике… Но… если говорить откровенно, скажу, что нефтяное дело мне не совсем по душе. Хватает у нас людей, любящих это дело! А я, отец, хотел бы обучиться совсем другой науке.
Шамси насторожился: чего доброго, придумает юноша какое-нибудь никчемное занятие — теперь сыновья не очень-то слушаются разума своих отцов и не столько радуют родителей, сколько огорчают.
— Какой же это науке? — спросил Шамси.
— Хочу стать архитектором — строить дома, — ответил Бала.
И он стал говорить о том, какая это интересная наука — архитектура.
— Что ж, это дело хорошее, доходное, — признал Шамси. — Не хуже, пожалуй, чем докторское. — Вспомнив про свои телесные недуги, он с усмешкой добавил: — И к тому же не щупать чужим людям животы!
Видя, что отец одобряет его выбор, Бала оживился.
Он стал рассказывать о старинных интересных зданиях — мечетях, шахских дворцах.
Услышал Шамси и о древних башнях в окрестных селениях — в Мардакянах, в Раманах. И он удивлялся, как мало знал он об этих башнях, хотя не раз видел их своими глазами.
Рассказал Бала и о нухинском ханском дворце, построенном, как говорят, без единого гвоздя, а сплошь на деревянных скрепах, о его расписных потолках с позолотой, о мраморных водоемах, о затейливых переплетах подъемных окон «шебеке». И Шамси думал: богато, красиво жили ханы, не то что простой трудовой народ!