Мечты сбываются

Вайсенберг Лев Маркович

— Хватит, хватит хвалить! Еще сглазите девчонку!

И она принялась рассказывать, как в Крепости недавно сглазили малютку — такую же, как Нинель, и та в один миг оглохла и онемела.

Баджи улыбнулась:

— Бабская болтовня это, Ана-ханум!

— А вот в не болтовня — мне тетка этой девочки рассказывала.

Они заспорили. Баджи стояла на своем: стыдно в наши дни говорить про дурной глаз! — но втайне была довольна, что ее дочку перестали хвалить. Все — в меру. Хватит! Не ровен час, в самом деле, сглазят ребенка.

Лучше поостеречься!

— Ты за дочкой покрепче приглядывай, женское счастье хрупкое, как стекло, — наставляла Ана-ханум.

— Я с дочки глаз не спускаю ни днем, ни ночью, никому не доверяю! — охотно соглашалась с ней Баджи.

— Вот это правильно!

Фатьма неуверенно спросила:

— А как же будет у тебя теперь с театром?

Будто кто-то кольнул Баджи… С театром? Уже с полгода, как она туда не ходит. Радость мигом куда-то отошла и нахлынула забота… С театром? Надо ж было, чтоб в такую счастливую минуту Фатьма задела больное место!

— Баджи теперь не до того, чтоб перед чужими людьми выплясываться! — поспешила ответить за нее Ана-ханум. — Ну, разве театр это занятие для азербайджанки? Побаловалась Баджи — и ладно! А наше настоящее женское дело, наше счастье — мужа ублажать и детей рожать. Иначе… Вот Фатьма, хотя и родила троих, а с мужем своим, Хабибуллой-беком, ужиться не смогла — все не то да не так. И что же получилось? Вот, любуйся!

— С Хабибуллой ей было б еще хуже, — заметила Баджи.

Ана-ханум окинула Баджи осуждающим взглядом, в котором Баджи прочла:

«Знаю, что это ты подбиваешь мою дочку на развод, — что же еще остается тебе говорить?»

— Такой он или сякой, а муж! — строго сказала Ана-ханум. — Забыла ты, видно, что муж — тень царя, а царь — тень аллаха, и мужу, значит, нужно подчиняться. Аллах, царь и муж — испокон века наши господа.

Было время, Фатьма бездумно, покорно повторяла любое суждение матери. Но с некоторых пор она осмеливалась возражать, перечить, особенно, когда речь заходила о положении женщины, о семейных делах.

Фатьма и на этот раз осмелилась, сказав:

— Это, мать, так в старое время говорили, а теперь то время прошло!

Ана-ханум прикрикнула:

— В старое время люди были умней, чем нынче, и уж, во всяком случае, умней тебя, дура несчастная!

— Ум дочки — от матери! — огрызнулась Фатьма.

Они затеяли перебранку.

Ана-ханум разволновалась, разошлась. Казалось, она хотела убедить Баджи, что не утратила своей былой власти. Внучки и маленький Аббас исподлобья поглядывали на бабку, словно готовые, если дело примет крутой оборот, выступить на защиту матери.

Младшая Гюльсум, насупившись, сказала:

— Ты зачем, бабушка, нашу маму обижаешь?

Ана-ханум отмахнулась:

— Не твоего ума дело, отстань!

Но девочка не отставала, и пришлось Ана-ханум ответить:

— За то я ее обижаю, что она вас всех несчастными сделала!

Понятно?

Старшая с обидой в голосе сказала:

— А мы вовсе не несчастные!

А вслед за старшей сестрой протараторил маленький Аббас:

— И я не несчастный!

Баджи не смогла сдержать улыбку:

— Вот видите, Ана-ханум, все против вас! Выходит, что вы неправы!

— У вас, у молодых, теперь в руках палка — вот вы и считаете себя правыми! — отрезала Ана-ханум.

— Нет, Ана-ханум, нет! Не палка у нас в руках, а сила, куда большая — правда! И правде этой теперь должны учиться все люди.

— Поздно мне у вас учиться! Как говорят: кто в шестьдесят лет начнет учиться играть на зурне, тот лишь в гробу заиграет! — Натянув на себя чадру, она неожиданно приказала: — Ну, пошли!.. И уже с лестницы донеслись до Баджи ее последние слова: — Будь здорова, хозяйка, спасибо за прием!..

С этого дня Баджи не раз задумывалась над словами Ана-ханум.

«Баджи теперь не до того, чтоб перед чужими людьми выплясываться… Наше женское дело, наше счастье — мужа ублажать и детей рожать… Иначе…»

Нет, конечно, с такими словами нельзя было согласиться — старые, обветшалые слова!

И все же тревожил в них отблеск какой-то древней цепкой правды, слепящей глаза, туманящей разум.

Театр? Что принесет он маленькой Нинель? Другом ли он ей будет или врагом? Увы! Театр заставит мать уходить по утрам на репетиции, по вечерам — на спектакли. Кто вовремя накормит дочку? Кто будет осторожно ее купать? Кто уложит в постельку и споет колыбельную песнь?

ПЕРСИДСКИЕ КОВРЫ

Ругя поверила обещаниям Шамси.

Но Шамси понял ее слова по-своему и впал в крайность: ковры, приносимые в «Скупку» на продажу, он стал оценивать ниже их стоимости.

— Нет, Шамси, — сказала тогда Ругя, — так тоже у нас с тобой дело не пойдет! «Скупка» — не частная лавочка, не шайтан-базар, где людей объегоривают, а советский государственный магазин, и значит, нужно оценивать вещи так, как они того стоят.

Шамси безнадежно махнул рукой: на Ругя не угодишь! Зазналась женщина — только делает, что поучает его, старика.

— Ты-то уж больно государственная стала, товарищ заведующая магазином! — ответил он, вкладывая в свои слова сознание собственного превосходства и яд насмешки.

Но тут же испугался сказанного: не ровен час, обидится Ругя на такие речи и прогонит его из магазина. Исподлобья поглядывая на Ругя, он ждал ответа.

Но Ругя не обиделась.

— Государственная? — переспросила она и тут же спокойно ответила: — Что ж, может быть, так оно и есть! Спасибо, что похвалил!

Шамси удивленно раскрыл рот: он всегда плохо понимал женщин и уж никак не ожидал сейчас такого ответа. Спасибо, что похвалил?.. Он облегченно вздохнул: пронесло!