Шрифт:
Повышение
– Что празднуем? – хмуро спросил я.
– Твоё повышение, брат. Садись. – Он похлопал рукой по кожаному дивану рядом с собой.
Я опустился в кожаное кресло напротив.
– Уйти решил?
– Наоборот. – Мой шеф защелкал пальцами в воздухе.
В нашу кабинку, зашитую больничной плиткой, с алюминиевыми трубами под потолком забежал официант. На синей футболке белые буквы “Филипп накормит”.
– Филенька, сахарный мой мальчик, – сказал Саттаров, приторно улыбаясь. – Принеси нам Джеймисон. Поллитра… – Он бросил
Официант исчез, я приготовился слушать.
Саттаров похож на туго надутый воздушный шарик, круглый, но упругий. Или, скорей, на жабу. Сидит, слившись с листом кувшинки, сверкает хитрыми глазками: когда же мимо мотылёк пролетит. Одно неуловимое движение языка, и жертва переваривается в желудке.
Саттаров меня любит. Не знаю уж за что. Выделяет, продвигает, в самые сладкие командировки посылает. Кое-какие схематозы серые тоже мимо меня не проходят. Из-за него я в шоколаде. Мои завистливые коллеги влажно фантазируют о том, как и чем я свои ништяки отрабатываю.
А я Саттарова не выношу. На физиологическом уровне. Знаю, чем ему обязан, но, когда он рядом, просто кислород выгорает и трудно дышать. Ничего не могу с собой поделать.
…
Первый день, когда я пришёл устраиваться на работу, и кадровик уныло задавал тухлые вопросы про миссию, ценности и “каким себя вижу”, и “про что для меня это”, вошёл невысокий человечек, липкий комок рахат-лукума и восточного радушия. Лёгким шевелением пальцев заставил кадровика раствориться в воздухе и сел на его место. Из-за стола не видно, но почему-то мне казалось, что сидит он, по-турецки поджав ноги, как могут часами сидеть люди на востоке без всякой усталости.
– Ты нам подходишь. – Его конфетным голосом можно было успокоить ревущий детский садик. – У меня только один вопрос: ты любишь деньги?
Я вытаращился на него. Разве такие вопросы задают потенциальному сотруднику? На круглом лице восточного человека сверкали хитро прищуренные глазки. Он читал меня, добродушно посмеиваясь над моим замешательством. Я разозлился.
– Конечно, люблю. Врёт тот, кто говорит, что не любит.
Мой собеседник довольно кивнул: правильный ответ.
– И мы любим. Значит, сработаемся.
Он сидит улыбаясь, покачивая головой, разглядывает башни Москва-сити сквозь моё правое ухо. Он молчит – я молчу, а к горлу подкатывает паника. Я не умею дышать сахарной ватой, которой он заполняет окружающее пространство. Рука сама тянется ослабить галстук, а он улыбается ещё шире:
– Вот нервничать не надо. Дело любит спокойных и уверенных.
Я понял, что просто не смогу. Открыл рот, чтобы попрощаться, сказать, что передумал, что не подхожу к этой должности… И закрыл, обалдевший.
– Эта должность вам не подходит. – Он пальцем отодвинул моё резюме. – Для вас есть другая вакансия. Заместитель директора производственного департамента “АлияХим-Фарма”.
Он ловким
– В месяц. – Сказал он. – Плюс собственный кабинет, договороспособная секретарша с длинными ногами, служебная машина представительского класса, премии, надбавки, проценты от некоторых операций и корпоративный таймшер на отпуск за счёт компании.
Всему есть цена. Моему удушью и физическому отвращению тоже. Я согласился. Жалел? Нет, наверное. Но эти деньги лёгкими не были, хоть от меня требовалось совсем не то, о чём сплетничали завистники.
…
С этим чёртом пить невозможно трудно. Его ничто не берёт. Вискарь он хлещет, как воду и не пьянеет, но и видимого удовольствия не получает. Зачем ему это совсем непонятно, какой-то пустой, но необходимый ритуал. Филонить у меня никак не выходит, надо пить наравне и не терять трезвость мышления. А пить приходится часто.
После каждой удачной сделки он вытаскивает меня в этот ресторан. Его кабинка, похожая на операционную из фильма ужасов, для него всегда свободна. И каждый раз одно и то же: хлопает рядом с собой по коже дивана, я сажусь напротив и собираю все свои силы и выдержку, чтобы пережить этот праздник. Мне помогает мантра “Я зарабатываю деньги”. Я повторяю её весь вечер, пока наши водители не развезут нас по домам.
– Насчёт того, что я говорил. – Он потянулся ко мне стаканом, я тронул его своим. – У меня есть информация, из достоверных источников, что Звейниекс отходит от дел. Вопрос решают завтра на уровне правления, но это чистая формальность. Решение уже принято. Я буду новым СЕО “Фармы”. А тебя я вижу в моём кресле. Временно… – Он выдержал паузу.
– Почему временно? – Подыграл ему я.
– С производством у нас и так всё хорошо. Мне нужно вычистить от чистоплюев наши исследовательские центры. Ты мой человек?
– Можешь не сомневаться, – кивнул я, – но задача сложная. Сам знаешь, каждый чих наших лабораторий рассматривают под лупой.
– Знаю, но нам придётся пойти на оправданный риск, чтобы сдвинуть с мёртвой точки забуксовавшие исследования. В общем, начинай принюхиваться. У нас хорошо платят тем, кто умеет работать с правилами, а не по правилам.
Я отхлебнул виски. Тут не поспоришь, только тем и занимаюсь последний год. Да, всего год, и я директор департамента. Стремительная карьера. Сплетники языки сотрут. Против воли губы растянулись в недоброй улыбке. Саттарову понравилось, он радостно воскликнул:
– За это и выпьем! – и стукнул донышком по моему стакану.
…
На следующий день от него прилетело сообщение:
“Зайди”
Он сидел в кожаном кресле, развёрнутом к панорамному окну, мне рукой показал на соседнее. Секретарша, не спрашивая, принесла чай и скрылась за дверью. Впервые за всё время, что я его знаю, Саттаров не улыбался.