Медленный яд
Шрифт:
— Когда ты ушел вчера, я боялась, что больше не появишься, — шепчу ему в ухо. Он притягивает меня ближе, целуя в губы, крепко сжимая в объятиях:
— Все хорошо, Саш.
— Ты заметил?
— Что? — поднимает брови. Не заметил.
— Я теперь не Влади, а Сашка.
Илья хмурится, переваривая услышанное, а потом хмыкает:
— И вправду, Влади, ты теперь Сашка.
Мы неспешно ужинаем, болтая обо всякой ерунде, а после Поддубный складывает руки на столе, отодвигая от себя чашку чая. Меня настораживают его
— Я завтра вечером улетаю в Москву.
Я застываю, сразу пугаясь. Любое расставание с ним кажется теперь трагедией, а Москва и вовсе ассоциируется с Алиной. Я так четко помню их совместную фотографию, которую она обрабатывала в телефоне, точно она была заставкой на моем рабочем столе.
— Надолго?
— До воскресенья. Мы с Матвеевым договорились о встрече, Олега надо вытаскивать.
— Можно это как-то сделать без Федорова?
— Я жду ответа от Скворцова.
Я непонимающе смотрю на него:
— Того самого? «СМУ»?
— Да. Что-то обязательно сработает, надо только быстрее действовать. Ладно, этот вопрос я сам решу, не переживай. Выдержишь без меня до воскресенья?
— Не знаю, — честно признаюсь я. Впереди выходные, которые я не знаю, как занять, а в понедельник уже голосование. Если Поддубный хочет успеть все сделать до этого дня, то у него остается в запасе не так много времени. Это для меня в отсутствие Ильи оно будет тянутся бесконечно долго, а для него пролетит в одно мгновение.
— Мы же увидимся до собрания?
— Конечно, — так уверенно отвечает он, что во мне распрямляется очередная туго сжатая пружинка, — я часов в шесть утра уже буду дома.
Илья достает из кармана ключи и протягивает их мне:
— Если хочешь, можешь дождаться меня там. Адрес знаешь.
Я киваю, сжимая в ладони холодный металл, внезапно ставший драгоценным лично для меня.
Глава 40. Александра
В субботу родители ждут меня на обед.
Почти всю ночь до этого мы переписываемся с Ильей, и под конец сообщения становятся уже такими горячими, что я не могу уснуть до пяти утра.
В одиннадцать просыпаюсь, с трудом открывая глаза, и думаю: может отказаться от визита к ним, сославшись на болезнь?
Но мама ничего не желает слушать:
— Я сварила огромную кастрюлю твоего любимого борща, запекла в рукаве мясо. Не выдумывай, вызови такси.
Выбора не остается.
Родительский дом наполнен такими аппетитными запахами, что едва зайдя внутрь, я ощущаю, как тянет в пустом желудке.
Сестра помогает маме, разливая по тарелкам суп. На лице, наконец, начинает играть румянец, да и в целом она выглядит уже значительно лучше, чем в нашу прошлую встречу. Мне до сих пор неловко говорить с Лизой после ее откровений, да она и сама избегает прямого общения, не
По суровому взгляду матушки я понимаю, что и она отмечает странное поведение Лизы, но молчит, привычно поджимая в тонкую линию губы, едва тронутые кирпичного цвета помадой.
Обед проходит спокойно, не считая того, что я постоянно отвлекаюсь на жужжание телефона. Поддубный присылает сообщения, от которых я краснею и прячу стыдливо глаза, точно родители могут догадаться о моей эротической переписке с ним.
«Прекрати, — пишу ему, — я уже не могу сидеть спокойно, а у нас еще партия шахмат с папой»
«Все Влади — зануды», — тут же отвечает Илья, и я, скрывая улыбку, откладываю мобильный.
— С кем ты там бесконечно переписываешься? — не выдерживает мама, но я лишь пожимаю плечами, уходя от ответа. Мне не хочется делиться Поддубным ни с кем.
Спустя полчаса мы остаемся вдвоем с папой, выпивая по третьей чашке чая. Мама моет посуду на кухне, Лиза уходит смотреть телевизор в свою комнату.
— Ты знаешь, что Митя пытался повеситься?
Я поднимаю на отца удивленный взгляд, откладывая ложку.
— Нет, откуда? И как он сейчас?
— В больнице. Ульяна горюет, едва отошла от прошлого приступа. Боюсь, как бы второй с ней не случился.
Разговор на эту тему мы прекращаем, переходя к шахматам. Я продуваю ему три партии, занятая мыслями о Мите, и обещаю взять реванш на следующей неделе.
— До Нового года точно отыграюсь!
Мне хочется навестить Ульяну.
Я не испытываю к ней ничего, кроме жалости, и именно поэтому, распрощавшись с родителями, еду к Самойловой.
Поначалу мне кажется, что в квартире никого: звонок отдается гулкой трелью, теряясь в их большой квартире, и ни одного звука больше. Но спустя пару минут Ульяна, все же, впускает меня.
— Зачем пришла? — спрашивает, борясь с одышкой, запахивая на груди теплый халат. Я вижу, что она похудела — возможно, ей не мешало сделать это еще раньше.
— Тебе нужно было подписать документы для страховой, помнишь?
— Не помню…
Я стою в коридоре, не решаясь пройти дальше, не снимая сапог. Под ногами растекается лужа из растаявшего снега, тянет поясницу, и чувствую я себя неожиданно паршиво.
— Может, тебе нужна помощь? Я…
— Помолчи, Бога ради. Какая помощь? У меня сын убил мужа. Не только ты его, Сашка, любила, я тоже. Даже не смотря на то, что мы развелись столько лет назад. Пошли на кухню, чего стоишь, как сирота казанская?
Я следую за ней. Квартира наполнена запахом лекарств: валерианы, корвалола, чего-то еще, сладковато-противного. На столе — пакет с хлебом, рядом нарезанные куски докторской, заветрившиеся по краям. Недоеденный салат, две чашки с чаем.
— Хочешь выпить? — ошарашивает Ульяна меня вопросом, но я отказываюсь: