Медная пуговица. Кукла госпожи Барк
Шрифт:
Не было нужды прятать от нее Озолса, наоборот, она могла помочь обнаружить и других агентов Блейка.
— Был.
— Кто он?
— Некий Озолс, ветеринарный врач.
Она сама достала список и нашла в нем Озолса.
— Вы узнали о нем какие–нибудь подробности?
— Да, его кличка — Незабудка.
Я показал ей открытку с незабудками и познакомил со своей догадкой. Ей понравились цветочные псевдонимы. Она оживилась и утвердительно кивнула.
— Вы не узнали его адреса?
— Это могло вызвать подозрения.
— Правильно. По–видимому,
— Через адресный стол?
— Конечно, нет. В адресном столе сейчас полная неразбериха, хотя немцы создали в нем видимость порядка. Вы должны использовать Эдингера. Попросите его узнать адрес.
— Эдингера?
— Разумеется. Он отыщет Озолса за несколько часов.
Она была дерзка и трезва. Эдингер мог найти Озолса без труда, а скрывать Озолса от Эдингера тоже не было необходимости. Я тут же позвонил Эдингеру по телефону.
— Господин обергруппенфюрер? Счастлив вас приветствовать. Вы могли бы меня принять?
— Приходите завтра, Берзинь, — ответил он. — Вы мне тоже нужны.
— О, на этот раз я удовлетворю ваше любопытство, господин обергруппенфюрер…
— Хорошо, хорошо, — довольно сухо отозвался он. — Буду ждать.
Он действительно меня ждал и с первой же секунды моего появления в кабинете устремил на меня пытливый неодобрительный взгляд.
— Садитесь, Блейк, — сказал он. — Я слушаю вас, хотя вы мало чем оправдываете мое снисходительное отношение.
— Не так просто передать моих агентов другому хозяину, — обиженно возразил я. — Я восстанавливаю утраченные связи, перепроверяю всю сеть. Вы получите людей, которые действительно многого стоят…
— Но когда, когда? — нетерпеливо перебил Эдингер. — Вы злоупотребляете моим терпением, Блейк.
— Не позже, как через две недели, — твердо сказал я. — Но мне нужно найти одного ветеринарного врача, некоего Озолса.
— А он в Латвии? — спросил Эдингер.
— Безусловно, — подтвердил я. — Озолс Арнольд Янович.
— Это что, ваш агент? — спросил Эдингер.
— Да. — Я свободно мог подарить Озолса Эдингеру. — Я утратил с ним связь, а запрашивать Лондон нецелесообразно. В современных условиях это может затянуться, я не рискую испытывать ваше терпение. Озолс поможет мне восстановить некоторые связи.
— Я вижу, вы беретесь за ум, — похвалил меня Эдингер. — Я прикажу найти этого Озолса.
Он по телефону вызвал гауптштурмфюрера Гаусса, и через минуту в кабинет вошел какой–то чиновник в черной эсэсовской форме, висевшей на нем мешком и явно обличавшей штатского человека.
— Господин Гаусс, — сказал Эдингер, — мне нужно найти некоего Озолса…
Эдингер вопросительно обернулся ко мне.
— Арнольд Янович, — подсказал я.
— Арнольд Янович, — повторил в свою очередь Эдингер. — Он служит где–то у нас в Латвии ветеринарным врачом.
— Как срочно это нужно? — скрипучим, деревянным голосом осведомился господин Гаусс.
— Задание особой важности, — сказал Эдингер. — Эти данные нужны лично мне.
Господин Гаусс
— А теперь, Блейк, буду говорить я, — сказал Эдингер и зашевелил своими усиками, точно таракан перед неожиданным препятствием.
Он хотел казаться внушительным и, пожалуй, казался таким, но на этот раз он выглядел больным, чувствовалось, что он не в своей тарелке, хотя по–прежнему старался говорить резко и угрожающе.
— Я ценю вас, Блейк, — сердито сказал Эдингер. — Наша разведка наблюдает за вами вот уже шесть лет, и вы все время работали только на свою страну. Поэтому вы поймете меня, если я скажу, что пошел в полицию для того, чтобы служить Германии.
Я уже видел, что мне придется стать свидетелем очередного словоизвержения на тему о величии германского рейха, но на этот раз мне показалось, что Эдингер говорил не ради рисовки, на этот раз он нуждался в самоутверждении…
Увы, он был не из тех, кому можно было что–либо объяснить! Поэтому я молчал.
И так же, как всегда, Эдингер внезапно спустился с заоблачных высот риторики на залитую кровью землю.
— Как это ни печально, но я хочу огорчить вас, господин Блейк, — внезапно произнес он. — Вас окружают подозрительные люди, вы прикрываете коммунистов и партизан…
Я похолодел. Так, кажется, говорится в романах? Во всяком случае, я испытывал весьма неприятное ощущение. Черт знает, что он мог узнать! Было бы глупо и обидно так просто, ни за понюшку табаку погибнуть в здешних застенках.
— Вы уверены в своем шофере? — строго спросил меня Эдингер. — У нас о нем самые неблагоприятные сведения. И то, что я сейчас говорю об этом, — свидетельство доверия, которое я еще не утратил к вам…
У меня немного отлегло от сердца, хотя я еще не знал, что нужно от меня Эдингеру.
— Не знаю, как он сумел провести такого опытного разведчика, каким являетесь вы, капитан Блейк, — упрекнул меня Эдингер, — но у нас есть данные о том, что некий господин Чарушин или тот, кто скрывается под этим именем, связан с рижским коммунистическим подпольем…
Но я уже взял себя в руки. В том, что говорил Эдингер, не заключалось ничего экстраординарного: всегда можно было ожидать, что гестапо нападет на след кого–нибудь из нас. Гораздо важнее было понять, почему он считает возможным или нужным сообщить мне о провале Железнова. Эдингер, как я полагал, играл со мной в доверие. Но поскольку он не сомневался в том, что я капитан Блейк, он пытался выяснить, не связан ли я, англичанин, с союзниками Англии по войне, с русскими партизанами и коммунистами, и, выдавая мне Железнова, давал возможность порвать эти связи, если они существовали. Для гестапо капитан Блейк был гораздо более значительной фигурой, чем шофер Чарушин; предоставляя мне возможность отмежеваться от своего шофера, тем самым гестапо пыталось сохранить меня для себя. Поэтому Эдингер пошел еще дальше. В его глазах, совсем как у хорька, когда тот настигает свою жертву, загорелись желтые искорки, он лег грудью на стол и негромко сказал: