Медная шкатулка (сборник)
Шрифт:
Собственно, папу и взяли прямо оттуда, из палаточного лагеря геологов... И когда Мишу отправили домой, в Ташкент, выяснилось, что и возвращаться-то некуда: накануне ночью арестовали маму. Дело в том, что родители оказались шпионами, а Миша и не догадывался об этом, и очень их сильно любил. Когда за мальчиком явились из детприемника, он исчез – скорее от жгучего стыда, чем от страха, и до самой зимы толокся в таборе беспризорников на берегу Салара, куда горожане старались не появляться.
Но однажды там все же появилась молодая отважная женщина с ящичком пробирок,
«Мишенька!!!» – вскрикнула Евгения Николаевна и разрыдалась...
Они так и возвращались в город, с недособранным урожаем вшей, поскольку дособирать их тетя Женя свободно могла уже дома, и все – с Мишиной головы. И целую зиму – целых четыре месяца! – мальчик провел в тепле и блаженстве, правда, без учебы, так как тетя Женя в школу боялась его посылать и все пыталась придумать – как выпутаться из положения... А о том, что Миша живет у нее, знали только они двое, и еще Адыл Ниг-матович, друг тети Жени, который приходил к ней на ночь два раза в неделю и, несмотря на то, что был третьим секретарем горкома комсомола, тоже почему-то осторожничал: прежде чем выйти утром на улицу, выглядывал из окна, прячась за шторой.
Кончилось все в одночасье и страшно: вечером тетя Женя, оставив Мише сковороду горячей картошки на столе, куда-то ушла, предупредив, что вернется поздно и чтобы Миша не ждал, а ложился спать... Он и лег... Но часа через три в дверь позвонили. На пороге стоял обросший щетиной маленький скучный человек. Он тускло посмотрел на мальчика воспаленными глазками и сказал:
– Отец или дядя... или брат... кто-нибудь из мужчин есть? Миша тихо сказал:
– Я из мужчин... Тот усмехнулся:
– Ну, тогда поехали... Помочь надо...
– Куда? – встревожился мальчик. – Я не могу, мне тетя Женя...
– Вот с ней и надо... разобраться... – оборвал мужчина, повернулся и стал спускаться по лестнице. А Миша мигом оделся, запер дверь на ключ и бросился следом.
Шли не очень долго, минут двадцать, свернули на улицу Ба-лыкчинскую, вошли в калитку одного из домов и тихо (дядька ступал бесшумно и все время взмахивал рукой позади себя, чтобы, мол, Миша не топал ногами), отворили дверь на террасу. Из темного дома навстречу им выскочила заплаканная пожилая женщина с керосиновой лампой, сказала:
– Там она... Я уже в одеяла завернула... Господи, а это кто? Ребенок?! А как же...
– Ничего, вместе-дружно... – оборвал дядька. – Я тоже, знаешь, не чемпион по поднятию тяжестей...
– А где тетя Женя? – звонко спросил Миша...
– Тихо! – сказала женщина. – С ней несчастье... Кровью истекла... Ты, мальчик, когда привезете ее домой, вызови «скорую»...
В дальней по коридору комнате на необычной высокой кушетке лежал какой-то длинный продолговатый сверток в одеялах.
– Где же тетя Женя?! – тихо спросил мальчик.
– Да вот же... – женщина кивнула на сверток...
– Зачем вы голову ей закрыли?! – крикнул Миша, – она ж дышать не может! – и кинулся разрывать одеяла.
Дядька треснул его по рукам и взрыкнул:
– Ты что, парень, ненормальный? Она мертвая уже, понял? Померла... Ждите, сейчас машину приведу...
И дальше Миша был как в ледяном огне. Минут двадцать они втроем вытаскивали очень тяжелую тетю Женю, дядька пыхтел, скрипел:
– Я тебя предупреждал... хорошим не кончится... Сто раз пронесет, а на сто первый накроют...
– Ой, не говори, я сама дрожу... не знаю, как это получилось... Горе какое, а?
– Скажи еще удача, что машина обкомовская под рукой... а то как бы?
Мише велели сесть в глубине машины, и поверху, на колени, положили придавивший его сверток. Он ничего не чувствовал, кроме ледяного огня внутри... сидел, держа на коленях голову мертвой тети Жени...
А дальше уже все происходило как бы и без его участия. Соседи, услышавшие рокот редкого в те годы автомобиля, странную возню в подъезде, насторожились и вызвали милицию, и очередное дело о криминальном аборте пошло по инстанциям.
Самое странное, что за тот месяц, пока шли допросы свидетелей, и на похоронах тети Жени, и потом, на суде... ни разу не появился Адыл Нигматович, словно его и не было в их жизни.
А Мишу, как и положено, забрали в детприемник...
И дальше, тем не менее, уже начиналась полоса дикого везения: директором этого заведения оказался Владимир Борисович, хмурый и немногословный человек, на вид совсем не добрый.
Заполняя на мальчика бумаги, он спросил:
– А родители у тебя где? Миша сказал:
– Они шпионы... враги народа...
Это было тяжело выговорить. Он, конечно, понимал, что сын за отца не ответчик, но все равно было стыдно и больно, что отец – шпион. Чего ему не хватало, отцу – сколько отличных друзей у него было, и как любили его! Александр Николаевич Волков, художник, его портрет написал, и картины дарил... А отец в это время... шпионил?!
Владимир Борисович помолчал и сказал:
– Знаешь, ты сейчас пойдешь к ребятам, я советую тебе не говорить, что родители шпионы. Лучше скажи, что умерли.
И этим запомнился на всю жизнь, ибо снял страшную тяжесть с сердца мальчика.
И правда, когда Миша оказался среди ребят – его сразу привели в столовую, было обеденное время, – и за столом один из пацанов, бритый наголо, с точечками зеленки по всему лицу и голове, даже на ушах была россыпь зеленых точек, спросил: «А родители твои где?» – он соврал в первый раз в жизни. Ответил:
– Умерли...
– От чего умерли? – спросил тот. Миша подумал и сказал:
– Мать болела-болела... и умерла.