Медная шкатулка (сборник)
Шрифт:
И вот тут-то все и выяснилось в мгновение ока.
...Вот она, направо...
В большой палате стояло шесть коек, и у окна, на крайней, лежала мать, хотя опознать ее сейчас было трудно: почти незнакомая старуха. Она спала или лежала с закрытыми глазами.
Вера села на стул рядом с кроватью и изучающе уставилась на обтянутое кожей темное лицо, обнажившее прежде незаметные монгольские черты...
Вера ничего не чувствовала... Мать уже несколько недель назад, сказал доктор Арутюнян, исчерпала все мыслимые сроки...
– Ну? –
Вера так и осталась сидеть с кружком огурца на вилке.
– Откуда ты знаешь?
– Нет, это ты откуда узнала, что она на последних днях?...
И дальше уже говорил только он, рассказывал, как в последние годы, когда заболел дядя Валя, мать как-то прибилась к ним, стала ходить за старичиной, даже когда тот совсем беспамятный лежал после инсульта... Помогала с детьми, и вообще, присмирела, – знаешь, видно, любой человек под старость хочет приютиться к кому-то... В последние годы в ателье Дома быта подрабатывала – тут, рядом... починка-ремонт одежды... то, другое... Хотя и на большее была способна – вот, Наташке и девочкам шила шикарные шмотки... – Серега от избытка чувств говорил – «щикарные!»...
– Ну, вот, так и получилось, что когда она сама слегла... Наташа моя встала на вахту... Приняла, значит, эстафету... А ты, Верка, – в гостинице, что ль? Ну, ты обижа-а-ешь! Давай, к нам перебирайся, – вот, похороним мать по-человечески, я тебя повезу на Чимган, за Брич-Муллу... Ты там сколько лет не была? У меня «Москвич» старенький, но еще фурычит... Там, у вас, в Германии, хрен ты такие красоты увидишь...
– Я не в Германии, Серый. Я уже полгода в Америке... Тот, видно, не расслышал. Наклонился к ней, дохнул тяжелым запахом – зубы ему не мешало подлечить, и шепотом сказал:
– Мышастый, мать-то мы в лучшую клинику положили, ты не думай. И, знаешь что, – у нее дене-е-ег... до хрена! Прямо уж не знаю – откуда, но, подозреваю – не-ме-ря-но! Это я – чтоб ты знала. Учти, все – тебе, даже и не думай! Я сейчас вспоминаю, как ты всю жизнь тут бедовала... как мой отец, добрая душа, тебя подкармливал... Худющая, бродячая... как бездомная собака!... – Вдруг он скривился, всхлипнул... Вера удивленно и растроганно подалась к нему: неужто всплакнул, Серый? Постарел, бедняга...
– Ну, брось... – мягко проговорила она, обнимая его за плечо. – Ты еще вспомни, как научил меня курить в пятнадцать лет...
– Пап, надел бы ты рубашку, – сказала дочь, – сидишь распустехой...
...Мать вдруг качнула головой и открыла глаза. Минуты три смотрела на дочь безо всякого выражения, так что Вера даже усомнилась в словах доктора. И вдруг слабым, но ясным голосом сказала:
– Ты что?... Чего ты? Явилась... Ну, что ей сказать на это?
– Явилась привет передать. Лидусю помнишь, – соседку? На Васильевском...
Мать помолчала, и таким же ясным слабым голосом сказала:
– Нет. Не помню... что за соседка... Ты, Верка, всегда дурноватая была...
Вера собралась
– Вот, подыхаю... – вдруг сказала мать... – Давно пора... должна была... вместе со всеми, тогда... С мамой, папой... С Володей... Сашей... Если б тогда померла, я бы в рай попала...
– Ну вот, видишь... Рай! А говоришь, что Лидусю не помнишь...
Мать опять качнула головой на подушке, проговорила:
– Лидуся... добрая была...
Вера наклонилась к ней, взглядом мгновенно охватывая, отпечатывая в себе эти сухие морщины, обтянутый кожей острый подбородок, круглые мослы монгольских скул... Под простыней лежало тело, в котором она, Вера, была кем-то случайно зачата и чудом не выкинута на помойку...
– Ната-ашка хо-одит... – тяжело протянула, как простонала, мать... – Наташка хорошая... Циля тоже хорошая... только давно... и Хадича, узбечка... дала мне молока...
Боже, подумала Вера, всю жизнь барахтаясь в пучине зла и вражды, алчности и преступления, сейчас, на пороге смерти, эта нищая перебирает крохи доброты, которые ей перепали...
– Мама... – проговорила она. – Я приехала повидаться и... попрощаться с тобой... Давай простим друг другу все.
– Ты богатая? – спросила мать.
Вера выпрямилась... Окинула взглядом высохшее, почти детское – под простыней – тело.
– Я не нуждаюсь...
– Тогда... – мать показала глазами на тумбочку, где в литровой банке стояла вода, а рядом пиала с надбитым краем. Быстро наклонив банку, Вера налила воды, приподняла голову матери, поднесла пиалу ко рту. Та отпила немного...
– Тогда... я деньги и квартиру Наташке с Серегой завещаю...
– Конечно! – отозвалась дочь и подумала – артистка, артистка до мозга костей, до последнего вздоха... Играется сцена «кончина справедливой матери».
– У меня денег много... – говорила мать с одышкой... – Я собирала, собирала... Мне было все равно – на чем их делать... А сейчас все время думаю – для чего?... Вспоминаю разных людей... Это ужасные деньги... Они давят... вот сюда, на грудь...
– Ты, наверное, устала... – сказала Вера... – Я сейчас уже пойду...
– Подожди! – с неожиданным напором проговорила мать и, словно исчерпала этим возгласом все силы, опять закрыла глаза...
Лежала так минут пять... Вера терпеливо сидела рядом, ждала, на тот случай, если мать снова заговорит. И та заговорила...
– Я подохну... хорошо, пусть... так и надо... правильно... Вокруг меня было только зло, грязь... обман... и... я была совсем одна... Я всех ненавидела, всех... не было сил жить как человек... Я сама стала злом... Я, Верка, людей убивала... Я отомстила кое-кому, отомстила... Машу помнишь? Я ее в трамвае узнала... Столько лет мечтала... – вот, встречу – задушу своими руками... а тут так повезло... И я за ней до самого дома... я...