Медные колокола

Анненкова Ирина

К моему удивлению, кроме Светодара в обширных хоромах жил один только дед Осмол; никакой родни либо дворовой челяди, или даже домашней нежити у них не было. Мне стоило немалого труда, чтобы уяснить себе суть взаимоотношений ворчливого старика и молодого чародея. Родственник? Откуда же тогда взялись обращения «хозяин» и «господин»? Слуга? Не похоже – вон как порой командует «хозяином», тот только успевает поворачиваться! Промучившись три дня, я всё-таки не утерпела и спросила Дара.

– Старый Осмол-то? А вот, сколько я себя помню, столько он при мне в дядьках состоит, – спокойно ответил парень.- Он меня, считай, и вырастил: мать умерла, когда мне и четырех лет не исполнилось, отец же всегда был занят своими делами. Так

мы с ним вместе до сих пор и живем.

Коротко и ясно. Значит, рос ты, дружок, при мамках, няньках и дядьках. Впрочем, и так было понятно, что Дар – не простой селянский парень из семьи потомственных скотоводов и огородников. Вон как в седле сидит – залюбуешься! А мечом двуручным как по утрам машет, выполняя ежедневное воинское правило! И это в Синедолии, которая последний раз воевала лет сто назад: окруженному с двух сторон горами, а с третьей – непроходимыми чащобами, нашему государству приходится держать ухо востро лишь на своих полуденных рубежах, приглядывая за живущими там бойкими степняками, которые нет-нет, да и рискнут переправиться через могучее русло Светлой. Но места, пригодные для переправ, наперечет известны, и для их охраны достаточно небольших профессиональных гарнизонов. По этой же, кстати, причине, и на соседей наш великий князь походами не ходит: кого завоёвывать-то – кочевников с их баранами и кибитками?! Крупной хищной нежити у нас немного, внутренние междоусобицы редки, и, как следствие, в многочисленном войске необходимости нет. Поэтому витязь-чародей, каждое утро выписывающий в воздухе своим мечом замысловатые фигуры, - явление в наших краях редкое и малоизученное.

Всем хозяйством заправлял дед Осмол – в меру своих неприхотливых мужских умений. Особой чистотой и порядком изба, конечно, не блистала, но горшок щей и коврига свежего хлеба каждый день исправно появлялись на столе. Сидя на крыльце, я наблюдала, как день-деньской дед шаркает по двору: то в сарай с подойником, то в курятник с лукошком, то в погреб за крынкой молока, то с ведром к колодцу, то с охапкой дров к бане, - даже самыми простыми бытовыми заклинаниями Осмол не владел. А однажды он сильно озадачил меня тем, что ушел на полдня в лес, а затем вернулся, таща на спине большой куль пшеничной муки. Мучной лабаз в лесной чаще? Что-то сомнительно. Тогда где взял?

Предложенная мною помощь по дому была категорически отвергнута, что, в общем-то, меня не удивило: старик меня не жаловал, в лицо не смотрел, и при моем появлении проворно складывал за спиной кукиш. Похоже, он по-прежнему истово верил в то, что я, как всякая уважающая себя ведьма, продолжаю строить козни и злоумышлять на его обожаемого хозяина. Точно так же он относился и к моим спутникам. На Степку и Горыныча он с ворчанием замахивался полотенцем, Тинку полностью игнорировал, а Ванятка и вовсе целыми днями сидел на конюшне, стараясь не попадаться на глаза вредному деду.

Первые дни мальчик прятался ещё и от меня. После того, как его магический дар был рассекречен, Ванька стал меня избегать, пока я сама не сумела подняться с лавки, доковылять до стойла и объяснить маленькому дурачку, что я нисколько на него не сержусь за то, что он держал свои способности в тайне.

– Правда, Славочка? – мальчик с надеждой поднял на меня глаза. – И ты вовсе меня не боишься? Тебе не противно?

– Это ещё что за ерунда? – удивилась я.

– Но мне всегда говорили, что дети не должны уметь колдовать, что это стыдно, что это надо скрывать, не то все будут меня считать черным магом и бояться…

Да уж…. И впрямь существует такое поверье (кстати, совершенно безосновательное), что слишком рано проявившиеся способности к волшбе свидетельствуют о том, что ребенок – будущий злой колдун, несущий людям неисчислимые беды. Неграмотные суеверные селяне и горожане шарахаются от такого малыша, как бес от святой воды. Говорят, бывали случаи, когда толпа, разъяренная какими-нибудь

свалившимися на нее напастями (мор там, неурожай, голод, да мало ли ещё чего!), возлагала вину за это на несмышленого ребенка, умевшего к своему несчастью наколдовать зимой живую бабочку или ночью – огонёк. Поэтому родители таких детишек были вынуждены заставлять маленьких волшебников скрывать свой дар, запугивая страшными сказками.

– Глупыш! – я обняла Ванятку, и он доверчиво уткнулся носом в моё плечо. – А сама-то я кто? Конечно же, я тебя не боюсь, как не боялись твои родители, верно?

– А что, чародеи вообще не боятся таких, как я? Значит, и Дар тоже? – боясь поверить своей удаче, спросил мальчик.

– Конечно. Но вот при обычных людях, не волшебниках, ты свои способности пока не демонстрируй, хорошо?

Мир между нами был восстановлен, однако Ванька по-прежнему целыми днями проводил у Тинки и Хитреца (тьфу ты, Пилигрима!), чистя их, наводя на шкуры глянец, разбирая по волоску хвосты и гривы, возясь со сбруей; а иногда он просто валялся на копне сена, болтая с добродушной кобылой. Степка, как правило, торчал там же, активно сокращая поголовье местных мышей, а Горыныч с утра до вечера пропадал в лесу, утверждая, что изучает окрестности. Кот сплетничал, что на самом-то деле грач ничего не изучает, а обзавелся подружкой из местных. Я только посмеивалась и с расспросами не лезла – всё равно до моего полного выздоровления продолжать путешествие нельзя, опасно.

Каждый день Дар ненадолго подключался к моей залатанной ауре, чтобы проследить за ходом ее восстановления. Меня он в тонкости процесса не посвящал, а я и не спрашивала, отчасти скованная странной апатией, отчасти – боясь услышать ответ, а отчасти – из недоверия. Магия по-прежнему находилась под строжайшим запретом, и мне не разрешалось сварить даже несложное снадобье. Впрочем, это не означало, что Дар не использовал зелья: мне ежедневно выдавалось несколько склянок с разнообразными настоями и отварами, приготовленные им собственноручно. Пришлось даже признать, что в этих вопросах он разбирается вовсе не хуже меня. Да и заклинания применяет такие, что мне и не снились. Начиная с четвертого дня лечения, Дар, недовольный достигнутыми результатами, начал поить меня какой-то умопомрачительной дрянью, про которую сказал, что о ее составе мне лучше не знать, иначе я могу предпочесть смерть в муках. Я сочла за благо не настаивать. Чтобы проглотить вязкую вонючую жидкость, мне приходилось крепко зажмуриваться и зажимать нос, но с этого дня я пошла на поправку. Теперь при осмотре мой лекарь удовлетворенно хмыкал, а вчера даже обмолвился, что через денек-другой мои силы полностью восстановятся. И это означало лишь одно: снова в путь!

– Ну что, Горыныч, готов ехать дальше? – невинным голосом поинтересовалась я.

Старый грач сидел рядом со мной на крыльце, греясь в теплых лучах солнца.

– Я-то готов, - ехидно скрипнул он, - а вот некоторые не поедут, а пойдут!

Я вздохнула. Это точно: с Хитрецом нам придется распрощаться.

– Ну, ничего! Тут уже, должно быть, недалеко. А ты, летая по лесу, часом ничего не видел, не слышал?

– А он и не смотрел, - прокомментировал дремлющий у меня на коленях Степка, не открывая сладко зажмуренных глаз. – Он никуда не летал, а в здешнем лесу местную демографию изучал. Там такие, я вам доложу, дамы…

– Вранье! – возмущенно каркнул Горыныч, пытаясь клюнуть лохматого интригана. Изящным движением кошак увернулся от карающей длани, то бишь клюва, и показал грачу язык. Укрывшись от возмездия за моей спиной, он принялся поддразнивать Горыныча какой-то Чарной, умницей и красавицей, хозяйкой большого справного гнезда, расположенного на старой березе. Птиц надменно раздулся, распушив блестящие черные перья.

– Горыныч! Что это за ещё за Чарна? – строго спросила я, стараясь не расхохотаться. – Ты здесь нашел себе зазнобу? А как же Драга?!