Мефистон. Город Света
Шрифт:
Цадкиил исчез.
— Пики — частицы божественной воли, — провозгласил демонический хор. — Осколки великого лабиринта.
Мефистон споткнулся, потеряв равновесие из-за козней демона, и увидел, что тот вновь стоит у алтаря. Над ним появлялся фрагмент знака — часть круга и усеченные символы, сотворенные из того же синего пламени, в котором пылал его боевой брат. Образец оккультной символогии проступал в воздухе, мерцая и сыпля искрами.
Властелин Смерти вновь ринулся к противнику, занеся клинок над головой.
— Они — семена Изменения, — произнес Цадкиил с другого конца зала. — Когти бога.
Еще одна вспышка, и пламя
Но Мефистон не чувствовал ни ярости, ни жажды крови, ни даже ненависти. Даже вопли боевых братьев не могли лишить его безмятежности. Он спокойно остановился перед алтарем, взвешивая возможности. Властелин Смерти мог бы попытаться погасить терзающее воинов пламя варпа. Однако сдерживание времени требовало огромных сил. Если он будет бороться с психическим огнем, то наверняка время ускользнет из его хватки, и тогда снаряды болтеров попадут в остальных Кровавых Ангелов. А ведь это было не какое-то жалкое оружие смертных. Тысяча Сынов владела испорченными подобиями болтеров Адептус Астартес. При попадании его братья умрут.
Он мог вновь попытаться ударить Витарусом, но демон явно обладал возможностью разделять время на еще более мелкие частицы, что позволяло уклоняться от клинка. Поэтому лучше всего было и дальше искать в памяти способ усилить обряд изгнания. Требовалось психическое средоточие, нечто достаточно мощное, чтобы направить его варп-силы.
— Это Серебряные Башни, — сказал Цадкиил, воспламенив третьего Кровавого Ангела небрежным тычком. Новая четверть пентаграммы загорелась над алтарем, еще один голос присоединился к жуткому хору.
— Серебряные Башни? — Вот теперь дрогнуло даже самообладание Мефистона.
Пока он ошеломленно качал головой, демон ударил еще одного Кровавого Ангела, и загорелась последняя часть пентаграммы.
Мефистон готовился к нескольким сценариям, но не мог предвидеть такого размаха угрозы. Серебряные Башни. Он читал о них десятки фолиантов. Громадные цитадели из энергии варпа, частицы безумного лабиринта Тзинча. Даже одна стала бы угрозой стабильности Галактики, исполинской глыбой нереальности, наделенной достаточной мощью, чтобы на немыслимом расстоянии нарушать все законы физики. А Цадкиил говорил, что таких на Сабассусе девять.
— Душ обычных смертных недостаточно, чтобы полностью их пробудить, — добавил демон, показав на горящих космодесантников. — Мне нужно было что-то более редкое.
Повисшая позади Мефистона пентаграмма пылала так яростно, что воздух стонал и содрогался. Цадкиил шагнул к Рацелу, игриво взмахнув посохом.
— Нет, — прошептал Властелин Смерти.
Он уже собирался броситься на помощь другу, когда ему пришла мысль получше. Он вспомнил, что важен не источник энергии, а применение. Старший библиарий развернулся на каблуках и вонзил Витарус прямо в центр пылающей пентаграммы, прокричав психическую команду, едва клинок рассек свет. Невероятная мощь вырвалась из знака, и Мефистон обратил ее в несущееся по воздуху пламя, отбросив Цадкиила от Рацела.
Он ожидал, что поток вскоре угаснет, но тот лишь усилился. Пламя текло сквозь содрогающийся клинок. Чары отбросили демона к дверям на дальней стороне зала. Мефистон зашатался, пытаясь удержать мощь пентаграммы, и
Властелин Смерти оглянулся на пентаграмму. Она начала вращаться, с каждым поворотом истекая колдовским огнем.
Смех Цадкиила приковал его внимание обратно к вратам. Демон, показавшись на миг, снова исчезал из виду. Он уходил с планеты.
— Прости, что покидаю тебя так скоро, Мефистон. Но благодаря тебе я сделал здесь все, что надо. Когда колесо завершит оборот, башни возродятся. Тзинч шлет тебе свою благодарность. Без тебя мы бы не справились.
Пока Цадкиил растворялся, Мефистон остервенело копался в памяти в поисках подходящего ритуала. Сейчас перед ним предстали три проблемы. Нужно было уберечь Рацела и остальных от гибели, когда время двинется вновь и снаряды рубрикантов полетят к цели. Ему также требовалось остановить вращение колеса. Старший библиарий чувствовал по источаемой им силе, что демон не лжет, что нечто ужасное случится, едва оно завершит оборот. И наконец, ему требовалось настигнуть Цадкиила.
Он осознал, как поступить. Ответ находился практически на поверхности уже долгие месяцы. Мефистон вспомнил миг своего второго перерождения, когда лежал разделанный под ножами Кво-87, истекая кровью. Вспомнил боязнь того, что его трижды рожденная душа может разорваться, и он превратится в пустую оболочку. И теперь Кровавый Ангел знал, что тревожился не зря. Чувствовал, как его сущность содрогается под потоком силы из пентаграммы. Но старший библиарий не устрашился раскола, а принял его, видя возможность вырвать победу из пасти поражения, сделать нечто столь неожиданное, что этого не смог бы предугадать сам демон.
И тогда, прошептав одну лишь фразу, он рассек свою душу на три части, возникшие под ножами Кво-87 — три отдельные сущности, которые смогут совершить три дерзких подвига, опираясь на пси-способности.
Мефистоны действовали как один. Первый откатил время и отдал бойцам приказ занять укрытие, предупредив их до того, как на них напали.
Он больше не мог сдержать огонь рубрикантов, но дал боевым братьям шанс пережить его. Этот Мефистон остался, дабы придать сил Рацелу.
Второй Мефистон бросился на пентаграмму, обволакивая ее своей мощью, приковал себя к ее пылающим линиям и позволил энергии струиться через него. Он остановил движение колеса, будто боролся со стрелками часов.
Третий Мефистон помчался через зал, прыгнул и ухватился за исчезающего демона.
Разделившись, Кровавый Ангел ощутил упадок сил. Его части не были равными. Улетая с Сабассуса, он видел, как позади остается его наиболее благородная сущность, сгорбившаяся под пентаграммой в коконе ведьминого пламени, и борется с пылающим колесом. С брони Мефистона сыпали искры, по лицу хлестали волосы. Он выглядел величественным, богоподобным и неподвижным. На остановку колеса пентаграммы ушла вся его сила, целиком и полностью. Он не мог больше ничего сделать. Космодесатник завороженно смотрел на себя — мертвенного, с пустым взором. Должно быть, так он выглядел, когда в состоянии фуги высекал руны на эфемериде. Вцепившийся в пентаграмму Мефистон был созданием из чистой энергии, его духом.