Мелкий бес
Шрифт:
— Не знаю-с.
После долгих сетований, в которых изливался Передонов, Авиновицкий сообразил, [17] что кто-то пытается его шантажировать, и с этой целью распускает о нем слухи с таким расчетом, чтобы запугать его и тем подготовить почву для внезапного требования денег. Что эти слухи не дошли до Авиновицкого, он объяснил себе тем, что шантажист ловко действует в самом близком к Передонову кругу, — ведь ему же и нужно воздействовать лишь на Передонова. Авиновицкий спросил:
17
Было:
— Кого подозреваете?
Передонов задумался. Случайно подвернулась на память Грушина, смутно припомнился недавний разговор с нею, когда он оборвал ее рассказ угрозою донести. Что это он погрозил доносом Грушиной, спуталось у него в голове с представлением о доносе вообще. Он ли донесет, на него ли донесут, — было неясно, и Передонов не хотел сделать усилия припомнить точно, — ясно было одно, что Грушина — враг. И что хуже всего, она видела, куда он прятал Писарева. Надо будет перепрятать. Он сказал:
— Вот Грушина тут есть такая.
— Знаю, шельма первостатейная, — кратко решил Авиновицкий.
— Она все к нам ходит, — жаловался Передонов, — и все вынюхивает. Она жадная, ей все давай. Может быть, она хочет, чтоб я ей деньгами заплатил, чтоб она не донесла, что у меня Писарев был. А может быть, она хочет за меня замуж. Но я не хочу платить, и у меня есть другая невеста, — пусть доносит, я не виноват. А только мне неприятно, что выйдет история, и это может повредить моему назначению.
— Она известная шарлатанка, — сказал прокурор. — Она тут гаданьем занялась было, дураков морочила, да я сказал полиции, что это надо прекратить. На тот раз были умны, послушались.
— Она и теперь гадает, — на картах мне раскидывала, все дальняя дорога выходит да казенное письмо.
— Она знает, кому что сказать. Вот погодите, она будет петли метать, а потом и пойдет денег вымогать. Тогда вы прямо ко мне. Я ей всыплю сто горячих, — сказал Авиновицкий любимую свою поговорку.
Не следовало принимать ее буквально, — это обозначало просто изрядную головомойку.
Так обещал Авиновицкий свою защиту Передонову. Но Передонов ушел от него, волнуемый неопределенными страхами, укрепленными в нем громкими и грозными речами Авиновицкого.
Каждый день так делал Передонов по одному посещению перед обедом, — больше одного не успевал, потому что везде надо было вести обстоятельные объяснения. Вечером, по обыкновению, отправлялся играть на билиарде.
По-прежнему ворожащими зовами заманивала его Вершина, по-прежнему Рутилов выхвалял сестер. Дома Варвара уговаривала его скорее венчаться, — но никакого решения не принимал он. Конечно, думал он иногда, жениться бы на Варваре всего выгоднее, — ну, а вдруг княгиня обманет его? В городе станут смеяться, думал он, и это останавливало его.
Преследования невест, — зависть товарищей, более сочиненная им самим, чем действительная, — чьи-то подозреваемые им козни, — все делало его жизнь скучною и печальною, как эта погода, которая несколько дней подряд стояла хмурая, и часто разрешалась медленными, скупыми, но долгими и холодными дождями.
Молоденький чиновник Черепнин, о котором рассказывала Вершина, что он подсматривал в окно, начал было, когда Вершина овдовела, ухаживать за нею. Вершина не прочь была бы выйти замуж второй раз, но Черепнин казался ей слишком ничтожным. Черепнин озлобился. Он с радостью поддался на уговоры Володина вымазать дегтем ворота у Вершиной. Согласился, а потом раздумье взяло. А ну, как поймают? Неловко, все же чиновник. Он решил переложить это дело на других. Затратив четвертак на подкуп двух подростков-сорванцов, он обещал им еще по пятиалтынному, если они устроят это, — и в одну темную ночь дело было сделано.
Если бы кто-нибудь в доме Вершиной открыл окно вскоре после полуночи, то он услышал бы на улице легкий шорох босых ног на мостках, тихий шепот, еще какие-то мягкие звуки, похожие на то, словно обметали забор; потом легкое звяканье, быстрый топот тех же ног, все быстрее, быстрее, далекий хохот, тревожный лай собак.
Но никто не открыл окна. А утром: … Калитка, забор около сада и около двора были исполосованы желтовато-коричневыми следами от дегтя. На воротах дегтем написаны были грубые слова. Прохожие ахали и смеялись, разнеслась молва, приходили любопытные.
Вершина ходила быстро в саду, курила, улыбалась еще кривее обычного, и бормотала сердитые слова. Марта не выходила из дому, и горько плакала. Служанка Марья пыталась смыть деготь, и злобно переругивалась с глазевшими, галдевшими и хохотавшими любопытными. [Вечером Вершина больно высекла Марту.] [18]
Черепнин в тот же вечер рассказал Володину, кто это сделал. Володин немедленно же передал это Передонову. Оба они знали этих мальчишек, которые славились дерзкими шалостями.
18
Вымарано.
Передонов, отправляясь на билиард, зашел к Вершиной. Было пасмурно. Вершина и Марта сидели в гостиной.
— У вас ворота замазали дегтем, — сказал Передонов.
Марта покраснела. Вершина торопливо рассказала, как они встали и увидели, что на их забор смеются, и как Марья отмывала забор. Передонов сказал:
— Я знаю, кто это сделал.
Вершина в недоумении смотрела на Передонова.
— Как же это вы узнали? — спросила она.
— Да уж узнал.
— Кто же, скажите, — сердито спросила Марта.
Она сделалась совсем некрасивою, потому что у нее теперь были злые, заплаканные глаза с покрасневшими и распухшими веками. Передонов отвечал:
— Я скажу, конечно, для того и пришел. Этих мерзавцев надо проучить. Только вы должны обещать, что никому не скажете, от кого узнали.
— Да отчего же так, Ардальон Борисыч? — с удивлением спросила Вершина.
Передонов помолчал значительно, потом сказал в объяснение:
— Это такие озорники, что голову проломят, коли узнают, кто их выдал.