Мелкий бес
Шрифт:
Вершина обещала молчать.
— И вы не говорите, что я сказал, — обратился Передонов к Марте.
— Хорошо, я не скажу, — поспешно согласилась Марта, потому что ей хотелось поскорее узнать имена негодяев.
Ей казалось, что их следовало предать мучительной и позорной казни.
— Нет, вы лучше побожитесь, — опасливо сказал Передонов.
— Ну, вот ей-Богу, никому не скажу, — уверяла Марта, — вы только скажите поскорей.
А за дверью подслушивал Владя. Он рад был, что догадался не входить
— Я вчера в первом часу возвращался домой по вашей улице, — рассказывал Передонов, — вдруг слышу, около ваших ворот кто-то возится. Я сначала думал, что воры. Думаю, как мне быть. Вдруг, слышу, побежали и прямо на меня. Я к стене прижался, они меня не видели, а я их узнал. У одного мазилка, у другого ведерко. Известные мерзавцы, слесаря Авдеева сыновья. Бегут, и один другому говорит: не даром ночь провели, говорит, пятьдесят пять копеечек заработали. Я было хотел хоть одного задержать, да побоялся, что измажут, а на мне новое пальто было.
Едва Передонов ушел, Вершина отправилась к исправнику с жалобой. Исправник Миньчуков послал городового за Авдеевым и его сыновьями. Мальчишки пришли смело; они думали, что их подозревают по прежним шалостям. Авдеев, унылый, длинный старик, был, наоборот, вполне уверен, что его сыновья опять сделали какую-то пакость. Когда исправник рассказал отцу, в чем обвиняются его сыновья, Авдеев промолвил:
— Нет с ними моего сладу. Что хотите, то с ними и делайте, а я уж руки об них обколотил.
— Это не наше дело, — решительно заявил старший, вихрастый, рыжий мальчик Нил.
— На нас всё валят, — плаксиво сказал младший, такой же вихрастый, но белоголовый Илья.
Миньчуков сладко улыбнулся, покачал головой, и сказал:
— А вы лучше признайтесь чистосердечно.
— Не в чем, — грубо сказал Нил.
— Не в чем? А пятьдесят пять копеек кто вам дал за работу, а?
И видя по минутному замешательству мальчишек, что они виноваты, Миньчуков сказал Вершиной:
— Да уж видно, что они.
Мальчики снова стали запираться. Их отвели в чулан, — сечь. Не стерпевши боли, они повинились; но их секли, пока они не сказали, что подкупил Черепнин. Мальчишек отдали отцу, а исправник сказал Вершиной:
— Ну вот, мы их наказали, т(о) е(сть) отец их наказал, а вы знаете, кто это вам сделал.
— Я этого Черепнину не спущу, — говорила Вершина, — я на него в суд подам.
— Не советую, Наталья Афанасьевна, — кротко сказал Миньчуков, — лучше оставьте это.
— Как это, спускать таким негодяям? Да ни за что! — воскликнула Вершина.
— Главное, улик никаких, — спокойно сказал исправник.
— Как никаких, коли сами мальчишки признались?
— Мало ли что признались,
— Как же отопрутся, городовые — свидетели, — сказала Вершина уже не так уверенно.
— Какие там свидетели! Коли шкуру драть с человека станут, так он во всем признается, чего и не было. Они, конечно, мерзавцы, им и досталось, ну, а судом с них ничего не возьмете.
Миньчуков сладко улыбался, и спокойно посматривал на Вершину.
Вершина ушла от исправника очень недовольная, но, подумав, согласилась, что Черепнина обвинять трудно, и что из этого может выйти только лишняя огласка и срам.
В четверг Передонов отправился к предводителю дворянства.
Предводителев дом напоминал поместительную дачу где-нибудь в Павловске или в Царском Селе, дачу, вполне пригодную и для зимнего житья. Обстановка была холодная и строгая. Не била в глаза роскошь, но новизна многих вещей казалась преувеличенно-излишнею.
Александр Михайлович Верига ждал Передонова в кабинете. Он сделал так, как будто торопится идти навстречу к гостю, и только случайно не успел встретить его раньше.
Верига держался необычайно-прямо, даже и для отставного кавалериста. Говорили, что он носит корсет. Лицо, гладко выбритое, было однообразно румяно, как бы подкрашено. Голова гладко острижена, под самую низкостригущую машинку, — прием, удобный для смягчения плеши. Глаза серые, любезные и холодные. В обращении он был со всеми любезен, во взглядах решителен и строг. Во всех движениях чувствовалась хорошая военная выправка, и замашки будущего губернатора иногда проглядывали.
Передонов объяснял ему, сидя против него, у дубового резного письменного стола:
— Вот обо мне всякие слухи ходят, так я, как дворянин, обращаюсь к вам. Про меня всякий вздор говорят, ваше превосходительство, чего и не было.
— Я ничего не слышал, — отвечал Верига, и выжидательно и любезно улыбаясь, упирал в Передонова серые внимательные глаза.
Передонов упорно смотрел в угол, и говорил:
— Социалистом я никогда не был, а что там иной раз бывало скажешь лишнее, так ведь это в молодые годы кто не кипятится. А теперь я ничего такого не думаю.
— Так вы-таки были большим либералом? — с любезной улыбкой спросил Верига. — Конституции желали, не правда ли? Все мы в молодости желали конституции. Не угодно ли?
Верига подвинул Передонову ящик с сигарами. Передонов побоялся взять, и отказался; Верига закурил.
— Конечно, ваше превосходительство, — признался Передонов, — в университете и я, но только я и тогда хотел не такой конституции, как Другие.
— А именно? — с оттенком приближающегося неудовольствия в голосе спросил Верига.