Мелкий жемчуг
Шрифт:
Восхищенная Лорелея горячо поблагодарила фрау Берту и в знак признательности собственноручно высыпала в ее корзинку целый мешочек конопляного семени.
Устраиваясь спать на своем насесте, Берта с удовольствием думала, как рад будет герр Питер, что теперь остался единственным обладателем золотого гребешка во всем Вюртембергском королевстве.
Замок
Домовой попал во Францию по собственному недомыслию. Когда Дунюшку отдали замуж за французского хлыща, он с горя почти потерял рассудок.
Забросил он, по правде говоря, из-за Дунюшки все свои дела. Усадьба осталась не присмотрена, кони не приласканы, хлеб всходил по одному только умению кухонных девок. Хорошо, если ключница присмотрит. Да и другие дела всякие… Варенье плесневело от его недогляда. Моль в шубах обнаглела. Балясины на крыльце рассохлись, будто и нет за домом никакого надзора…
А коли так, семь бед – один ответ. Пристроил он знакомого домовенка в родной терем, настращал его не лениться и справлять службу по совести, а сам примостился в сундуке с Дуниной периной из лебяжьего пуха, какую она в приданое получила, и поехал с обозом за тридевять земель.
А там замок! С башенками и подвалами, с балюстрадами да коридорами, с залами и люстрами по сто свечей для парадных случаев. И вот ведь непонятно: баньки простой во всем замке нет, а потайных ходов аж три; нормальной печи на кухне не построено, а в подвалах бочек с питиями, будто уж нового урожая никогда не будет. Дуня разодета не пойми во что: ребрышки стиснуты прутьями, не вздохнуть ей, бедной…
Обвыкал с трудом. Пока суть да дело, пока по-французски наблатыкался, Дуня состарилась и померла.
Со следующими хозяевами замка Домовой почти и не знался. Жил больше на конюшне. Общался только с замковыми привидениями. Характеры у них были склочные, поганые. Один только трехлетний мальчик, которого злая мачеха утопила в реке, болтал с ним запросто. Остальные спесивились и цедили слова.
На конюшне лошадей было то больше, то меньше. Однажды совсем не стало. Призраки взволновались. Забыв о гордости, рассказали Домовому, что четырнадцатому потомку Дунюшки отрубили голову на площади Свободы. Тут и кладовые опустели до последнего окорока, и в подвалах бочки пересохли.
Домовой совсем заскучал и продремал пару сотен лет, только изредка поглядывая на новых хозяев и новых лошадок.
Да вдруг проснулся – незнакомый барин стоял в дверях конюшни и говорил по-русски грозно:
– Ты гляди у меня! Чтобы кони лоснились! А то и высечь тебя недолго! – Тут он из грозного стал деловитым и спросил: – Или уволишься?
– Да что вы, барин, – замахал руками конюх, – с такойто зарплаты! У меня дочка в Гарварде третью степень делает по математике. Куды ж я уволюсь? А и посеките, коли на то ваша барская воля!
Домовой протер глаза. Он вышел из конюшни – кругом кипело строительство. На кухне сооружали русскую печь. Во дворе ладили баню. В детской няньки тетешкали
Домовой покачал кроватку, поправил лампадку у образов и подумал: когда малышку поведут гулять, надо проследить, чтобы песок у реки не попал ей в глазки.
Флейта и кларнет
Флейта и кларнет познакомились на первой репетиции нового оркестра. И сразу сделались неразлучны. Оба – деревянные инструменты из простых семей. Не саксофоны какие… Оба держались поближе к арфе и подальше от контрабасов. Рояль уважали. Дирижера побаивались. С ударными дружбы не водили. Понимали друг друга с полутакта. Да только флейта хотя и деревянный инструмент, а сделана из серебра. И голосок у нее серебряный, и сверкает она позолотой. И как пойдет у них дуэт, так от нее глаз никто не отводит, а теплого, душевного голоса кларнета, почитай, и не слышат. Ему же обидно. Но он вида не подает. Сам тает от ее нежного звука и все заглядывает ей в ноты. В нотах – «до», а флейта играет «ми». И так чудесно получается! Загадочная женская душа…
В антрактах они часто обсуждали одну проблему, которая волновала до слез: оба были натурами музыкальными, творческими, одаренными и даже уникальными, но, пока божественное дыхание не касалось мундштука, мелодия не получалась. Ни единого звука! Ах, как понять, что берется из своей души, а что приходит извне, нашептывается божеством? У каждого из них оно было свое: духа флейты звали Эммой, а духа кларнета – Соломоном.
Несколько месяцев счастье музыкальных инструментов было безмерным. Они достигали в своих дуэтах полного единения, и зал вздыхал легко и глубоко после финального тремоло. А потом у флейты появились подозрения. Кларнет изменился. Не то чтобы он фальшивил, но стал сух и обходился без своих лучших обертонов. Его голос не был больше теплым и искренним. Флейта заставила его объясниться. Случилось ужасное: у него появилась другая.
Теперь он был влюблен в электрическую бритву Соломона. Бритва не была так стройна, не сверкала позолотой, голос у нее был попроще и несколько однообразен. Она была незамысловатая и свойская и не зависела от губ Соломона. Наоборот, она, если была не в духе, пощипывала его, так что он морщился и ойкал. Зато кларнет был единственным инструментом, который она знала. Самым прекрасным, умным и певучим на всем белом свете. Не чета миксеру и пылесосу, с которыми она дружила прежде. «Мне с ней хорошо», – твердо признался кларнет.
Флейта больше не доверяет духовым. Она отдалась своему пюпитру и уверена, что он ей никогда не изменит. Вот кто по-настоящему умеет ценить музыку!
Сказка о золотой рыбке
Ванька Жуков, девятилетний мальчик, ученик элитной московской гимназии, сидел в Куршевеле на берегу озера Ла-Розьер с удочкой Shimano Beastmaster DX Feeder и ловил рыбу. Инструктор сидел рядом и показывал, как насаживать червяка на крючок и как забрасывать леску в озеро.