Мельмот скиталец
Шрифт:
— Да, и так и так, потому что и улыбка и слезы выражают мою радость, — сказала простодушная девушка, — солнце ведь счастливое — и тогда, когда оно улыбается сквозь тучи, и тогда, когда оно пламенеет над нами в расцвете своей удивительной красоты, и улыбаюсь я или плачу — я счастлива.
— Те, кого тебе предстоит увидеть, — сказал чужестранец, протягивая ей подзорную трубу, — столь же непохожи один на другого в том, как они поклоняются своему божеству, как улыбки непохожи на слезы; но в отличие от тебя они не умеют быть одинаково счастливы и в том и в другом.
Иммали заглянула в подзорную трубу, и то, что она увидела там, привело ее в восторг, и она даже закричала от радости.
— Что ты там видишь? — спросил чужестранец.
Иммали пыталась описать представшие ее взору чудеса, но ей трудно было подыскать для всего слова, и рассказ этот, Может быть, станет понятнее, если обратиться к пояснениям чужестранца.
— Перед тобою берег Индии, — сказал он. — Огромное здание, на которое ты прежде всего обратила внимание, это черная пагода Джаггернаута. Рядом с ней — турецкая мечеть, ты можешь отличить ее по изображению, имеющему форму полумесяца. Желание того, кто правит этим миром, — это чтобы все люди, поклоняясь ему, чтили эту эмблему [352] [353] . Неподалеку от
352
Типпо Саиб[353] хотел в своих владениях заменить индуистскую религию мусульманской. Событие, о котором идет речь, хоть в действительности оно и произошло задолго до этого, является тем не менее вполне вероятным. (Прим. автора).
353
Типпо Саиб… — Имеется в виду майсурский султан Типпо Саиб (Tippo Sahib, 153–1799, у Метьюрина: Tippoo Saib), сын Хайдера Али, в 1759 г. основавшего новый магометанский султанат в Майсуре, в центральной части Индии. Типпо Саиб, провозглашенный султаном (1782) после смерти своего отца, значительно расширил пределы этого султаната; жизнь его прошла в почти беспрерывной войне с англичанамимирный договор с англичанами заключен был им в 1784 г., но военные действия возобновились, когда английские войска вошли на территорию Майсура (1790). Два года спустя Типпо Саиб потерял половину своей территории после битвы при Серингапатаме — убит 4 мая 1799 г.
354
…это храм Махадевы… — Называя Махадеву «одной из самых древних богинь этой страны» («one of the ancient goddesses of the country»), Метьюрин делает ошибку, аналогичную той, которую он сделал выше (см. прим. 2 к гл. «Повесть об индийских островитянах»), назвав индуистского бога Шиву «богиней». Увенчанный трезубцем храм Махадевы, «богини, которая не так сильна и не так широко известна, как этот великий идол Джаггернаут», неоднократно упоминается Метьюрином (см. выше, прим. 16 к гл. «Повесть об индийских островитянах»).
— Вид этих зданий ничего для меня не значит, — сказала Иммали, — покажи мне лучше людей, которые в них живут. Дома эти далеко не так красивы, как прибрежные скалы, увитые водорослями, поросшие мхом и укрытые тенью далеких кокосовых пальм.
— Но по виду этих зданий, — сказал Искуситель, — можно судить о том, каково направление мыслей тех, кто их посещает. Если ты хочешь заглянуть в их мысли, ты должна присмотреться к поступкам, которыми они их выражают. Обычно в общении друг с другом люди прибегают к обману, но, общаясь со своими богами, они довольно искренни; у них есть определенные представления о нравах этих богов, и они им неукоснительно следуют. Если божество их грозно, они поклоняются ему в страхе, если жестоко, они заставляют себя страдать, если мрачно, образ его точно запечатлевается на лице того, кто это божество чтит. Смотри и суди сама.
Иммали взглянула и увидала просторы песчаной равнины; вдали чернела пагода Джаггернаута. Вся долина была усеяна мертвыми костями; тысячи их, совсем побелевших от зноя и от сухого воздуха пустыни, валялись вокруг. Тысячи полуживых людей, изможденных тем же зноем, влачили свои почерневшие от солнца тела сквозь пески, чтобы испустить дух хотя бы в тени далекого храма, не надеясь даже проникнуть внутрь.
Многие из тащившихся туда людей падали и умирали, так и не добравшись до храма. Было много и таких, в ком еще теплилась жизнь, но им приходилось напрягать последние силы, чтобы взмахами слабеющих уже рук отпугивать ястребов, которые падали камнем с высоты, кружились потом совсем низко, впивались в остатки мяса на костях своей жертвы, издававшей дикие крики, и оглашали воздух другими криками, в которых выражали свое огорчение по поводу того, что добыча на этот раз оказалась скудной и невкусной.
Многие в своем ложном и фанатическом рвении старались усугубить свои страдания тем, что начинали ползти по пескам на четвереньках, но рукам их с вросшими ногтями и коленям, истертым до самых костей, было трудно пробиться вперед по зыбучим пескам сквозь все эти скелеты и скопища живых тел, которым тоже скоро предстояло превратиться в скелеты, и слетавшихся ястребов, которые их клевали.
Иммали старалась не дышать; казалось, что ей бьет в нос отвратительный запах этих разлагающихся тел, которые, как говорят, распространяют заразу по всему побережью, где стоит храм Джаггернаута.
Вслед за этой страшной картиной глазам ее предстало пышное шествие, великолепие которого составляло ужасающий контраст с только что виденным ею омерзительным и гибельным оскудением жизни, как плотской, так и духовной: сверкая и колыхаясь, оно поражало пышностью и блеском. На огромное сооружение, напоминавшее собою не столько триумфальную колесницу [355] , сколько дворец на колесах, было поставлено изваяние Джаггернаута; эту махину волокли сотни людей, и в их числе священнослужители, жертвы, брамины, факиры и многие другие. Несмотря на огромную силу, которую они составляли все вместе, толчки были до того неравномерны, что вся эта громадина качалась и кренилась то в одну, то в другую сторону, и это удивительное сочетание неустойчивости и великолепия, ущербной шаткости и устрашающего величия давало верное представление о фальши всего этого показного блеска и о внутренней пустоте религии, основой которой было идолопоклонство.
355
…триумфальную колесницу… — О Джаггернауте см. выше, прим. 4 к гл. «Повесть об индийских островитянах».
По мере того как процессия продвигалась, ослепительно сверкая среди окружающего ее убожества и торжествуя среди смерти, толпы людей время от времени кидались вперед, чтобы лечь под огромные колеса, которые за одно мгновение дробили их на мелкие куски и катились дальше. Другие совершали над собою краеобрезание ланцетами и ножами и, не считая себя достойными погибнуть под колесницей, которая везла их идола, старались умилостивить его, обагряя следы колес собственной кровью. Родные и друзья их испускали крики радости, видя, что колесница и весь ее путь залиты кровью, и надеялись, что это добровольное самопожертвование их близких окажется выгодным! и для них самих — с не меньшим рвением и, может быть, с не меньшим основанием, чем католические монахи ожидают для себя блага от самоистязания святого Бруно [356] , от ослепления святой Люции [357] , от мученичества святой Урсулы [358]
356
…от самоистязания святого Бруно… — Речь идет об основателе Картузианского монашеского ордена, получившего название от долины (Cartusia), в которой св. Бруно устроил свой скит в 1084 г. Распорядок жизни в этом монастыре отличался самым суровым аскетизмом: каждый монах жил в своей келье в полном одиночестве на протяжении недели и видел своих собратьев только по воскресеньям, но и в этот день соблюдал обет молчания; вся пища монаха состояла из одного хлебца в неделю. Монахи проводили время в молитвах и переписывании молитвенников.
357
…от ослепления святой Люции… — Сиракузская мученица (ум. ок. 310 г.), причисленная к лику святых. По легенде, ее должны были выдать замуж за язычника, пленившегося ее прекрасными глазами, но она вырвала их из орбит и послала в чаше этому юноше.
358
…от мученичества святой Урсулы… — Легенда о св. Урсуле и девах-мученицах на нижнем Рейне, убитых при нашествии гуннов, была известна в различных редакциях, несомненно восходящих к кельтским преданиям дохристианского времени. Гальфред Монмутский (ок. 1170 г.) рассказывает эту легенду, ссылаясь на британский (кельтский) источник (см.: О. А. Добиаш-Рождественская. Культ вод на периферии Галлии и сказание о кельнских девах. — Яфетический сборник, т. IV. Л., 1926, с. 123–149). У средневековых хронистов и позднейших историков, излагавших эту легенду, всегда вызывало удивление количество дев-мучениц, в ней упоминавшихся, — одиннадцать тысяч, и они старались найти этому рациональное объяснение. Одно из таких объяснений было известно и Метьюрину: излагая догадку о том, почему в легенде о св. Урсуле появилось женское имя Ундецимиллы, он, может быть, был знаком, прямо или косвенно, с трудом ученого монаха Крумбаха, вышедшем в г. Кельне в 1647 г. под заглавием «Ursula vindicata». Крумбах нашел эту легенду в «Хронике» Зигеберта, жившего около 1110 г., и пытался объяснить из загадочного обозначения римскими цифрами: XIMV, какое, по его мнению, можно прочесть как «одиннадцать тысяч дев» (undecim milla virginum) или как одно имя «Undecimilla [virgol». Известен также древний молитвенник, хранящийся в Париже, в котором есть отметка о праздновании дня св. Урсулы: здесь Ундецимиллой названа одна из спутниц Урсулы («Festum SS. Ursulae, Undecimillae et Sociarum virginum et martyrum»).
359
Одиннадцать тысяч (лат.).
Процессия продвигалась вперед, являя собой смешение обрядов, характерное для идолопоклонства во всех странах, тут были рядом и блеск и ужас; взывая к чувствам человека, она в то же время попирала все человеческое, смешивала цветы с кровью, бросала под колесницу с идолом то гирлянды цветов, то плачущего ребенка.
Вот что предстало настороженному взору Иммали, которой нелегко было поверить тому, что она видит. Она взирала на все это великолепие и на весь этот ужас, на радость и на страдание, на смятые цветы и на искалеченные тела, на роскошь, которой, чтобы восторжествовать, нужны были чьи-то муки, она ощущала благоухание цветов и испарения крови, которые торжествующе вдыхал воплотившийся в образе человека злой дух, чей путь лежал через поверженную во прах природу и совращенные сердца! С содроганием и с любопытством смотрела на все это Иммали. Разглядывая шествие в подзорную трубу, она увидела, что в этом медленно движущемся храме впереди сидит мальчик, который воздает отвратительному идолу хвалу всеми непристойными телодвижениями почитателей фаллоса. Девушка была настолько чиста, что никогда бы не догадалась об истинном значении всего этого непотребства: целомудрие защищало ее надежным щитом. Напрасны были все усилия искусителя, который засыпал ее различными вопросами, намеками и настойчивыми предложениями объяснить на примерах то, что она не могла понять. Он увидел, что она к этому совершенно равнодушна и все эти вещи не вызывают в ней ни малейшего любопытства. Он в это время скрежетал зубами и кусал себе губы. Но когда она увидела, как матери бросают своих маленьких детей под колеса роскошной колесницы и тотчас же обращают взоры на дикие и бесстыдные пляски альмей [360] , причем приоткрытые рты их и то и дело смыкающиеся руки свидетельствуют о том, что они хлопают в ладоши в такт серебряным бубенцам, звенящим на тонких лодыжках танцовщиц, меж тем как дети их корчатся в предсмертных муках, — Иммали ужаснулась, подзорная труба выпала из ее рук.
360
…дикие и бесстыдные пляски Альмей… — Нижеследующее описание жертвенных плясок египетских профессиональных танцовщиц альмей (у Метьюрина — Almahs, следует — Aimais или Aimees) основано на характеристике этих танцовщиц, приведенной в «Письмах об Египте» («Lettres sur l’Egypte», 1788–1789, 3 vols.) французского путешественника-ориенталиста Клода Этьена Савари (Savary, 1750–1788), побывавшего в Египте в 1776 г. Большую цитату из 14-го письма Савари, в которой находится эта характеристика альмей, приводит в своем английском переводе Морис в «Индийских древностях» (vol. V, р. 164–167) при сопоставлении альмей с индусскими храмовыми танцовщицами.
— Мир, который думает, не умеет чувствовать, — вскричала она. — Ни разу не видела я, чтобы розовый куст способен был погубить свой же бутон.
— Посмотри еще раз, — сказал искуситель, — на это четырехугольное каменное здание, возле которого собралось несколько человек, отставших от толпы; оно увенчано трезубцем, это храм Махадевы, богини, которая не так сильна и не так широко известна, как этот великий идол Джаггернаут. Посмотри, как к ней льнут ее поклонницы.
Иммали посмотрела в трубу и увидала женщин, которые несли богине цветы, плоды и благовония; молодые девушки шли с клетками в руках и, дойдя до храма, выпускали на волю птиц; другие, принеся обеты во спасение тех, кто был далеко, пускали по ближайшей речке яркие бумажные кораблики, внутри которых горел воск, наказывая им не тонуть до тех пор, пока они не доплывут до того, кому они посланы.
Иммали радостно улыбнулась: ей нравились обряды этой религии, отмеченной изяществом и не причиняющей никому вреда.
— Эта религия не требует ничьих страданий, — сказала она.
— Смотри еще, — сказал чужестранец.
Она заглянула в трубу и увидела, как те женщины, что только что выпускали из клеток птиц, вешают на ветки деревьев, укрывающих тенью храм Махадевы, корзиночки со своими новорожденными младенцами, которых они оставляют там на голодную смерть или на съедение птицам, в то время как матери их будут плясать и петь во славу богини.