Мелочи жизни

Полонский Георгий Исидорович

— Вашего брата. — Зубков сделал какой-то неопределенный жест в Сторону стула, на котором еще недавно сидел Сергей. — Понятно.

— В Москве Гоша недавно, родители у него за границей, у него отец военный... Ну я и взяла шефство над парнем.

Как бы невзначай Катя накрыла руку Зубкова своей.

— Понимаете, Миша. Мне бы очень не хотелось, чтобы у него были какие-нибудь неприятности. Дело в том... ах, все равно вы уже знаете или узнаете... в общем, он был у моих родителей в тот день, когда пропала эта папка.

Но он не мог взять. Не мог, вы верите мне?

— Ну, допустим, верю. Тоща кто же ее взял? Не могла же она сама пропасть? — заметил Зубков.

— Не знаю, — осторожно поглаживая его руку, проговорила Катя. — Но вы подумайте, Миша, зачем ему, преуспевающему коммерсанту, ввязываться в это?

Зубков, скрывая неловкость, высвободил свою руку. Поднес к щеке, словно зачесалось что-то.

— Зачем ему, — наступала Катя, — какие-то документы семнадцатого века?

— Не века, а съезда, Екатерина Анатольевна...

— Что?

— Документы Семнадцатого съезда, говорю. Партийного, — уточнил Зубков.

Катя тихо засмеялась, ее рука скользнула по его лицу.

— Ах да... Папа же говорил: про Сталина там что-то... А я... Это из-за вас, Миша... Вы на меня действуете...

— Екатерина Анатольевна...

— Да Катя я. А то нехорошо получается: я тебя Мишей, а ты меня Екатериной Анатольевной, — интимно, почти шепотом проворковала Катя.

— Ты же сама так представилась.

— Я женщина гордая. А тут гляжу: следователишко какой-то, районного масштаба... А теперь вижу: мужик симпатичный и глаза у тебя умные... Но ты чего-то спросить хотел, а я тебя перебила.

— Хотел... — Зубков запнулся и вдруг произнес неожиданно резко: — Ты для него это делаешь?!

— Что — это?

— Ну все... Это...

— С чего ты взял, глупый? Думаешь, у меня с ним что-то было? — Катя замолчала, внимательно посмотрела на милиционера и, тоже меняя тон, решительно добавила: — Ну было. Не хочу врать, было. Но все кончено.

— Расстались?

— Бросил он меня. Семь лет разницы, ребенок у меня, а он молодой, перспективный...

— Подонок он...

— Что ты сказал?! Кто... подонок?! — взорвалась Катя.

— Гоша твой. Георгий Холодов, — сухо ответил Зубков.

— Значит, ты все знал?..

Катя встала. Подошла к окну. Оторвала зачем-то листик от распустившегося в горшке цветка. Снова села.

Милиционер молчал, дожидаясь, пока она успокоится.

— Вообще-то я так и думала, что это твои ребята к нему в комок ходят, — заговорила наконец Катя. — И все из-за этой вшивой папки? Или просто завидуешь, что он в двадцать пять магазин имеет, а ты на свою жалкую зарплату живешь?

— Простите, Катя, — снова переходя на «вы», усмехнулся Зубков, — но я вашу легенду о преуспевающем бизнесмене Гоше вынужден развеять. Магазин у него — плюнуть и растереть. Весь в долгах. Правда, сам ваш герой вроде

бы не жулик, чего не скажешь о его окружении... Вот с ними мы давнее знакомство ведем.

— Зачем же ты его подонком назвал? Ну, допустим, взял он эту папку зачем-то, кому от этого холодно или жарко, кроме моего отца? Сейчас эти дела всем до лампочки, понимаешь?..

Зубков не реагировал.

— Ну что ты молчишь? Хочешь, чтоб я перед тобой на колени встала?

— Неужели вы так его любите? — искренне изумился Зубков. — Он же мизинца вашего не стоит!

— Ну что ты мне в душу лезешь, мент! — нарочито вульгарно произнесла Катя. — Какое тебе дело, люблю я его или нет? Тебе мало, что я с тобой даже переспать готова?

— Эх, Катя, Катя, Екатерина Анатольевна... — с сожалением проговорил Зубков. — Ну зачем, зачем это...

— Что здесь происходит?

В дверях стоял Анатолий Федорович.

— Так что же тут?.. — мрачно повторил он.

— Папа... это... — растерялась Катя.

— Я Зубков. Из угрозыска района, Анатолий Федорович. Занимаюсь поиском вашей папки.

— А, здравствуйте, — старик протянул руку. — Очень хорошо, что пришли. Я давно собираюсь вам позвонить, да вот из-за неважного самочувствия...

—А в чем дело?

— Я прошу вас прекратить эти поиски. Если надо, могу и в письменном виде подтвердить эту просьбу, — строго проговорил Анатолий Федорович.

— То есть как прекратить? — опешил Зубков.

— По-моему, русским языком сказано! — заорала Катя.

— Катерина, не надо так, — нахмурился старик. — Товарищ не виноват, он выполняет свой долг. Мы сами затеяли это дело, о чем я глубоко сожалею теперь.

— Сожалеете? Почему?

— У меня есть на то свои причины. К сожалению, я не могу о них говорить...

— Боюсь, что мне известны ваши причины. — Зубков выразительно посмотрел на Катю.

Старик вздрогнул, но, взяв себя в руки, бросил короткое:

— Не думаю.

— А Анна Степановна знает, что вы хотите прекратить дело? — не унимался милиционер.

— При чем здесь Анна Степановна? Документы все-таки не ее, а мои.

— Ошибаетесь, Анатолий Федорович. Это документы государственной важности.

— Вот как? Мне, конечно, лестно, что вы мои скромные изыскания считаете государственно важными, но...

— Папа, он просто карьеру делает на твоей папке! — снова закричала Катя.

— Считайте как хотите. Но я найду преступника. И, может быть, даже приведу его к вам в дом.

— Когда?

— В свое время, — холодно заключил Зубков.

Шведов сидел в кабинете литературы один. От той фразы— из его «Поля чудес» — нестертыми с доски остались только черточки. И то не все. Соорудив из бумаги пепельницу-лодочку, модельер позволил себе закурить «Кэмел». Пачка с верблюдом лежала тут же, рядом, на школьной парте.