Мелодия встреч и разлук
Шрифт:
Алина никогда не хотела, чтобы кто-то вспарывал ее гнойники. Она не занималась лечением своего фурункулеза и не желала, чтобы этим занимались другие. «Материнство» было слишком личным, слишком особенным, слишком интимным. На выставке в общей массе работ эта серия не стояла особняком, но в интерьере отдельно взятой квартиры она бы стала событием. И событие это Алина ни с кем делить не собиралась. Не собиралась, а едва не поделилась. И все потому, что устала, заработалась, перестала соображать. Дом — работа, работа — дом, а дома снова работа.
Так было не весь последний год, совсем не весь. Напротив, вернувшись из Америки, Алина как одержимая бросилась искать свое счастье. Ей непременно нужен был кто-то еще достойнее и благороднее лорда, кто-то, кому она могла бы улыбаться, тесно прижимаясь плечом, преданно заглядывая в глаза, кто-то такой же начитанный, такой же обаятельный, такой же воспитанный и такой же влюбленный. Неправда. Такой ей совсем был не нужен. Ее бы устроил только тот, кто был бы гораздо, гораздо лучше Вильгельма Арчибальда Третьего. И самым удивительным было
— Может быть, мне, например, — веселый мужской голос заставил тогда Алину обернуться. По лестнице поднимался незнакомец лет тридцати пяти. Взгляд девушки моментально сфокусировался на деталях и мгновенно «напечатал» снимок: глаза добрые, подбородок упрямый (такой же, как у нее), щеки румяные, губы полные сексуальные, лоб высокий, голова лысеющая. Сфотографировала и отвернулась, приблизилась к двери в квартиру и произнесла негромко, но вполне убедительно:
— Если ты немедленно не уберешься, я вызову милицию.
Новая порция брани заставила ее отступить и почему-то беспомощно посмотреть на все еще стоящего за спиной незнакомца. Тот тут же пришел на выручку.
— А милиция уже здесь, — он продемонстрировал Алине удостоверение и за три минуты освободил ее жилплощадь от присутствия посторонних, в том числе и от своего собственного (отправился на этаж выше в гости к знакомым).
В дверь Алины он позвонил через несколько дней и задержался на три месяца. Будь его воля, остался бы на всю жизнь. Алине и самой сначала казалось, что она нашла то, что искала. Андрей Земцов был живым воплощением мечты, он обладал всеми достоинствами, которое нарисовало перед Алиной воображение. Был благороден (гораздо благороднее лорда, ибо служил правому делу, рискуя жизнью); образован и начитан, знал не только имена Золя и Бальзака и названия нескольких произведений, но и мог аргументированно дискутировать на темы натурализма и нравственной гибели; воспитан — выражал активное желание познакомить Алину со своими родителями и хотел познакомиться с ее отцом (Алине удалось воспротивиться и тому и другому); разбирался в фотографии и не уставал повторять, что «настоящий фотограф обязан снимать старыми камерами, иметь темную комнату и быть волшебником инфракрасного освещения». Он считал свою работу самой важной на свете, но при этом искренне гордился успехами Алины, поддерживал все ее начинания и был действительно надежным плечом. Мог все свои редкие выходные бегать с ней по рынкам и магазинам, разыскивая нужный объектив, а потом, когда она расстроенная и уставшая уже давно спала, все же найти его в Интернете и купить, мог свозить ее на выходные в Берлин, Милан или Лондон, а мог, когда она ленилась, валяться рядом с ней на диване и мечтать о новой студии, темной комнате и всемирной славе.
А потом эта слава настала. Открылась выставка. На презентации играла прилетевшая из Америки известная скрипачка. Прилетела она вместе с мужем и, наблюдая за ними на фуршете, Алина вдруг остро почувствовала: все, что она до этой минуты считала счастьем, было лишь его иллюзией. Андрей был умен, интересен, остроумен, честен и по-настоящему влюблен. Он полностью соответствовал портрету американского лорда, а в чем-то наверняка его и превосходил. Это к его плечу Алина могла спокойно прижиматься, это на него она могла смотреть восхищенными глазами, это с ним она должна была быть счастлива. Должна была быть, но не была. С Андреем Земцовым Алина твердо стояла на земле обеими ногами, а она хотела летать. Алина теперь не обращала никакого внимания на мужа скрипачки. Алина смотрела на нее, она ловила смех, взгляды, тайные знаки, которые та посылала лорду, и понимала: она снова ошиблась.
Когда? Тогда? Нет, не может быть. Тогда она просто была взбешена, поэтому оно и колотилось безумно, и посылало краску к щекам, а к коже мурашки. В противном случае, если бы это было не так, она бы обязательно нашла центр «Полиграф». Подумаешь, выкинула визитку! Выйди в Интернет, и легко найдешь любой адрес. Нет, психологическая помощь ей не нужна, и никакие центры, да еще с таким идиотским названием ее не интересуют. К тому же она терпеть не может этого Влада Гальперина — выскочку и к тому же обманщика. «Тоже мне журналист недоделанный! Да я его просто ненавижу!» — так Алина объясняла себе постоянное и довольно навязчивое возвращение собственной памяти к фигуре этого человека, которого видела два раза в жизни. Вот только не могла она объяснить, зачем купила его книгу «Психология личности: вершки и корешки», зачем поставила ее на самое видное место, хотя так и не прочитала, зачем с нее единственной вытирала пыль на книжных полках и зачем периодически вбивала имя Гальперина на поисковых сайтах, проверяя, не зарегистрирован ли он. Этого она не знала, но была уверена в том, что никакого отношения к ее личной жизни директор центра психологической помощи «Полиграф» Влад Гальперин не имеет. С личной жизнью приходилось разбираться самой.
Андрей был хорошим человеком, а обижать хорошего человека и обижать незаслуженно, всегда нелегко. Ему не соберешь молча чемодан и не отправишь на все четыре стороны, не мучаясь угрызениями совести и не утруждая себя мыслями о его будущем. С ним надо разговаривать, с ним необходимо пройти весь путь, испив чашу вины до дна. Но умный и любящий человек тем и отличается от самоуверенного глупца, что может понять и принять все, понять и простить. Простил и Андрей. Он не унижался и не оскорблял. Это Алина что-то лепетала, плакала и пыталась смягчить удар, а он молчал. Он молчал и собирал вещи. Не пытался заставить ее изменить решение, не предлагал подумать и не хотел оставаться другом. Только на мгновение прижал ее к себе на прощание и глухо прошептал: «Желаю счастья», отчего Алина еще сильнее ощутила, удар какой тяжести она ему нанесла. Эта тяжесть до сих пор лежала на ней недвижимым грузом, не давала оглядеться, вздохнуть, подрезала крылья, мешала жить. Мешала до такой степени, что Алина выкинула из головы все, что не касалось работы. И ей это вполне удалось, но теперь пришла пора притормозить, оглядеться вокруг, иначе она рискует не заметить, как вместе с фотографиями уйдет с молотка и ее душа. А кому, кстати, она могла понадобиться? Кто вообще способен приобрести снимки африканской голодной женщины с торчащими костями, потухшими глазами и отвисшей грудью? Кто способен понять, что смысл этой фотографии не в ужасе антисанитарии, отсутствии цивилизации или в демонстрации величия американской гуманитарной миссии? Кто способен разглядеть в массе измученных лиц лицо одной женщины, кто выделит ее спокойные руки, оставшиеся на детских телах, из сонма протянутых рук, кто оценит название серии, не подвергнув его сомнению? Либо очень внимательный зритель, либо…
От нелепости внезапно промелькнувшей мысли Алина даже подскакивает на железной скамейке, на которой за время ее размышлений сменилась не одна старушка. Девушка не может объяснить, почему ее так взволновало собственное предположение, но она чувствует, что обязана его проверить немедленно. Потребность в решительных действиях так велика, что Алина вскакивает в первый попавшийся автобус и проезжает несколько остановок, прежде чем понимает, что точно едет в противоположную сторону от Гоголевского бульвара. Она пересаживается в метро и всю дорогу от «Дмитровской» до «Кропоткинской» доказывает себе, что поддаваться глупым мечтам не имеет смысла. Да, попался какой-то ценитель ее искусства или просто коллекционер подобных изображений, или дизайнер, который счел фотографию подходящей к интерьеру квартиры своих клиентов. Почему въедливый червячок сомнения продолжает переворачивать ее внутренности и упрямо твердить, что покупателем «Материнства» мог быть только Гальперин, Алина не понимает. У нее практически получается окончательно засыпать этого червяка грудами возражений, но тем не менее она все же оказывается в Доме фотографии.
Девушка-куратор явно недовольна и отказом Алины от выгодной сделки, и ее внезапным визитом: как будто автор проверяет, соблюдаются ли ее интересы.
— Это же цифровая съемка, разве не так? — вызывающе спрашивает служащая, явно намекая на то, что Алина могла сделать себе сколько угодно копий и продать фотографию, ничем не рискуя. В другое время Алина не стерпела бы подобных вольностей, но сейчас ее голова занята другим, она вообще не слышит, что ей говорит девушка, она слушает только себя и задает свои вопросы:
— Это мужчина или женщина?
— Кто???
— Покупатель!
— Мужчина.
— Опишите его!
— Ну-у-у… Лет тридцать пять — сорок…
— Дальше! Дальше!
— Я не знаю. Что вы кричите?
Алина осекается. Действительно, что это с ней? Даже если это и он, что с того? Что это изменит? Она же не станет его разыскивать и картину ему не подарит, не отдаст и не продаст. Тогда к чему вся эта экспрессия? Уже спокойнее она просит:
— Пожалуйста, опишите его.
— Стройный, темноволосый, рост чуть выше среднего. Элегантный такой. Обувь явно дорогая. — Алине кажется, что она видит, как девушка пожимает плечами. — Не знаю, что еще. Голос приятный. В общем, голос как голос. Ничего отталкивающего.