Мемуары белого медведя
Шрифт:
— Танцоры, безусловно, должны быть мускулистыми. Что касается танцовщиц, народ все еще желает видеть на сцене эфемерных фей.
Хонигберг пришел в ужас от этих слов. Он встретился с Тоской лично и сделал ей неожиданное предложение:
— Тебе больше незачем оставаться в этой стране. Давай вместе убежим в Западную Германию! Поедем в Гамбург к Джону Ноймайеру! Там так здорово работать.
Тоска была тронута его заботой, но ее старая мать, чье прошлое было полно подобных переездов, отговорила ее. По словам матери, Западная Германия напоминала небо. Мечтать о нем — это прекрасно, но отправляться туда слишком рано не следует. Мать Тоски родилась в Советском Союзе, эмигрировала в Западную Германию, а оттуда перебралась в Канаду, где вышла замуж
— Можно сказать, что я сбежал из дома, как мальчишка. У меня нет ни крыши над головой, ни заработка. Вы позволите мне жить и питаться у вас в цирке? А за это я буду помогать вам с постановкой номера.
Хонигберг держался так уверенно, будто имел полное право на то, чтобы его приняли в цирк.
Панков и Маркус скептически посмотрели на излишне тесно облегающие джинсы Хонигберга. Мне же было совершенно безразлично, во что он одет. Меня он интересовал исключительно как источник новых сведений о Тоске.
— В каких пьесах успела сыграть Тоска? — спросила я, пытаясь придать голосу приветливый тон.
Хонигберг многозначительно улыбнулся, однако ничего не ответил.
На следующий день мы поставили перед клеткой Тоски три стула и устроили мини-совещание.
Мой муж поначалу был скептически настроен по отношению к бездомному Хонигбергу, однако по мере беседы изменил свое мнение о нем. Когда Маркус заявил, что появление детского театра испортило современный театр, потому что многое из того, что делало театр интересным, перетекло в детский театр и взрослым зрителям ничего не осталось, Хонигберг согласился с ним и добавил, что подлинным средоточием искусства можно считать только цирк, поскольку цирковые представления адресованы публике всех возрастов. Каждый из мужчин обрадовался, что нашел достойного собеседника, и в честь этого они решили откупорить по бутылке пива. Когда они захотели еще и покурить, я попросила не делать этого в присутствии Тоски.
— Тогда продолжим совещание на улице. Пиво без сигареты — как мясо без соли.
Мы вышли наружу и устроились рядом с моечной площадкой, где белье цирковых работников порхало на ветру, будто вмешиваясь в наш разговор. Хонигберг отвечал на мои вопросы неохотно, но все-таки не отмалчивался. Мы узнали от него, какой дискриминации подвергалась Тоска из-за телосложения и языка, на котором говорила.
Вообразив страдания Тоски, я искренне посочувствовала ей и мысленно вздохнула: «Как печальна жизнь театральной актрисы!» Зрители судят о ней исключительно по качеству ее выступлений. Все тяготы ее труда остаются за кадром, если только артистка не прославится и какой-нибудь писатель не составит ее биографию. Будь Тоска человеком, она могла бы сама написать автобиографию и за свой счет опубликовать ее. Но, поскольку она родилась зверем, ее скорбный жизненный путь будет забыт, когда она покинет этот мир. Несчастное создание!
Я предавалась размышлениям, не участвуя в беседе двух мужчин, которые, казалось, позабыли обо мне. Чем больше они пили, тем сильнее разыгрывалась их фантазия:
— Тоска ведет экскаватор. Как вам такое?
— Наденем ей на голову шлем, а в лапу дадим мотыгу.
— Выпьем за работниц!
Даже когда темнота мягкой шапкой легла на их головы, Маркус и Хонигберг все продолжали пить и болтать. Я ушла с улицы, встала под душ, чтобы смыть с тела слова мужчин. В девять вечера я уже легла в кровать.
«Моя мать написала автобиографию». —
Давая это обещание, я не подумала о том, что сдержать его будет чрезвычайно сложно. Я проснулась в четыре утра и первым делом задала себе вопрос: «Как я смогу написать биографию Тоски, если никогда не писала ничего, кроме простых писем?» Рядом со мной храпел как паровоз муж. Я выскользнула из кровати, прошла в пустую столовую и села за обеденный стол. Подперев подбородок ладонью, рассеянно огляделась по сторонам и вдруг увидела лежащий на полу огрызок карандаша. Что это, если не перст судьбы? Я родилась человеком, чтобы написать биографию Тоски! Оставалось только найти нормальную бумагу. В нашей стране царила тотальная нехватка бумаги. Иногда требовалось совершить целую одиссею через весь город, чтобы раздобыть рулончик туалетной бумаги. Перерыв все полки и тумбочки в столовой, я наконец отыскала старый список дежурных по кухне, обратная сторона которого оказалась чистой.
Мне следовало бы радоваться, что я вообще нашла листок бумаги для своих писательских потуг, однако мне сделалось обидно. В других местах даже кот выискал бы достаточно бумаги, чтобы написать автобиографию. Обратная сторона листка бумаги, найденного котом, тоже была бы полностью исписана, но то, что на нем значилось, было бы куда интереснее списка дежурных по кухне. Человеку нужна бумага. Она не должна быть большой, как белая равнина, на которой белые медведи пишут историю своей жизни. Я готова обходиться одним листком в день — его я могу исписать, не исписавшись. Разгладив ладонью список дежурных, карликовым карандашом начинаю писать биографию Тоски от первого лица.
Когда я родилась, вокруг было темно, я ничего не слышала. Я прижималась к теплому телу, которое лежало рядом со мной, втягивала в себя сладкую жидкость из соска и снова засыпала. Теплое тело рядом с собой я называла Мама-Ия.
Внезапно возникло нечто, вызвавшее у меня страх. Это был великан. Он появился словно из ниоткуда и попытался проникнуть в нашу берлогу. Мама-Ия заорала на него, ее голос был подобен сильной руке, которая выталкивала великана взашей, но понемногу этот голос ослабевал, и вот уже нога великана стояла передо мной. Мама-Ия вновь принялась кричать визгливым голосом, великан раздраженно зарычал в ответ.
— Что стряслось? Почему ты встала в такую рань? — раздался за моей спиной голос мужа.
Я левой рукой прикрыла листок с только что выведенными строчками.
— Что ты пишешь? — удивился муж.
— Ничего.
— В горле все пересохло. Давай чаю попьем.
В кухню вошел практикант с большим термосом черного чая. Я хотела отвинтить крышку старомодного термоса, но у меня ничего не получилось. Воздух внутри колбы охладился и утягивал крышку внутрь. Держа термос левой рукой, я склонилась над ним и попробовала повернуть крышку. Со стороны это смотрелось так, словно я вкручиваю себе в грудь гигантский винт, а моя правая рука превращается в когтистую орлиную лапу.
— Ты себя хорошо чувствуешь? Давай лучше я открою термос? Кстати, неплохая идея для номера с Тоской. Что скажешь?
— Да, идея неплохая. Узнаю в конторе, не дадут ли нам новый термос для представления.
— Сходим вместе. Хонигберг еще спит?
Мы зашли в фургон, где располагалось наше управление, и спросили о новом термосе для репетиций. Служащий, который всем своим видом воплощал руководящее начало, сразу отказал нам:
— И не надейтесь. В стране ужасная нехватка термосов. Спрос так велик, что производство не справляется. У нас куча испорченных термосов, которые нечем заменить, так что кончим этот разговор.