Мемуары белого медведя
Шрифт:
— Что случилось? Опять кошмар приснился?
Это был Маркус. Он не находил объяснения моему состоянию и потому сердился. Вместе с тем я знала, что в последнее время он распространяет обо мне слухи. Якобы я тронулась умом и у меня постоянные галлюцинации. Вероятно, тем самым он пытался скрыть от чужих глаз собственную неврастению и патологическую ревность.
Придя в себя, я заметила, что рядом с Маркусом стоит Панков.
— Я слышал, что ты даже не приступила к тренировкам номера с огненным кольцом. Как тебя понимать? Твоя страсть к сцене угасла?
— С чего бы это вдруг? — ворчливо откликнулась я. —
Панков расхохотался.
— Если ты видишь три точки, которые образуют треугольник и неумолимо приближаются, то это локомотив. Уж не собралась ли ты броситься на рельсы? Даже думать не смей. Отдохни как следует!
Маркус ревновал меня все сильнее с каждым днем, хотя для этого не было причин. Когда мы с Тоской тренировали поклон, в репетиционный зал вошел Хонигберг, за ним мой муж. Он сердито толкнул меня в плечо и заявил, что я строю глазки Хонигбергу. Тоска угрожающе зарычала, Хонигберг побледнел, а Маркус снова толкнул меня.
— Прекрати! — сказал Хонигберг, схватил его за руки, утянул в угол репетиционного зала и припер кетене.
— Отвали! Ты что, драться собрался?
— Разве ты не видишь, что медведица сердится? Ты провоцируешь ее, это опасно.
Панков вызвал меня, Маркуса и Хонигберга к себе в кабинет. Я ожидала, что он устроит нам выволочку, но этого не случилось.
— Ходят слухи, что в следующем месяце у нас будут гости из Кремля. Я хотел бы начать новый сезон пораньше, чтобы в день икс все уже работало как часы. Мы ведь не собираемся устраивать на арене жертвоприношение, то есть позволять медведице съесть Барбару на глазах у русских.
Панков серьезно посмотрел на нас, а Хонигберг беспечно отвечал:
— Не беспокойтесь! Репетиции практически закончены. Барбара и Тоска стали настоящими подругами. Об этом и будет наш номер: они вместе появляются на сцене, едят печенье из пакета, берут кувшин с молоком, разливают его по стаканам и выпивают. Затем Барбара надевает модную шляпку на голову Тоски, помогает ей одеться в жилетку. Обе встают перед зеркалом, и всем видно, что они подруги. Этого достаточно. Истинная дружба растрогает публику, пускай даже номер выглядит не так и зрелищно.
— Истинная женская дружба прекрасна, однако она не может быть темой для циркового выступления.
— Мы и об этом подумали! Пока Барбара и Тоска передвигаются по арене, на мосту позади них стоят девять белых медведей. Они придают номеру динамичность и мужскую энергию. Каждое животное весит пятьсот килограммов, соответственно, все вместе они весят четыре с половиной тонны. Маленькая Барбара взмахивает хлыстом, и белые великаны повинуются ей. Общий вес животных соответствует весу двадцати борцов сумо, а то и больше. Ну, что скажете?
Хонигберг смотрел на нас с Маркусом сверху вниз, будто дослужился до заместителя директора, однако на самом деле он был всего лишь бездомным, которого в цирке терпели из милости. Маркус приосанился и вытянул шею, чтобы выглядеть крупнее Хонигберга, и взволнованно уточнил: Погодите-ка! А как же медвежья забастовка?
— Забастовка окончена, — спокойным
Мы посмотрели на Панкова. Тот опустил взгляд в пол.
— Просто поводов для забастовки больше нет, — самодовольно пояснил Хонигберг. — Белые медведи купили акции и отозвали свои требования. Я сказал им, что они больше не могут бастовать, потому что теперь они — акционеры, а не наемные работники.
Маркус бросил полный ненависти взгляд на обтянутые джинсами тонкие ноги Хонигберга и рассерженно выкрикнул:
— Своими обезьяньими фокусами ты обманул невинных зверей. Ты позор всего человечества!
Мой муж надулся и стал похож на плащеносную ящерицу. Я хотела счистить кровавый пар, который осел на его воротнике, и положила руку ему на плечо, но он увернулся и грубо бросил мне:
— Ты на его стороне.
Я подумала, что пришло наконец время внести ясность в этот вопрос, пока ситуация не ухудшилась окончательно.
— Тебе невесть почему взбрело в голову, будто между мной и Хонигбергом что-то есть, и ты ревнуешь. Но это полный вздор!
Мои слова поразили мужа, будто он только сейчас заподозрил, что у меня с Хонигбергом могут быть какие-то отношения. Он закричал, и Хониг-берг, который, кажется, тоже испугался моих слов, закричал вместе с ним. Панков со стоном повернулся к двери и пошел прочь, бросив на ходу:
— Барбара, ты больна. Тебе надо сходить к врачу.
К невропатологу меня посылали не впервые. Когда я закончила среднюю школу, было решено, что я не стану поступать в институт, а наймусь в домработницы. Я страдала чем-то вроде мании преследования, своего рода галлюцинациями, мне всюду чудился зад одного состоятельного мужчины. Против лошадиного навоза я ничего не имела, но меня трясло от мысли, что мне нужно протирать стульчак, на котором своим жирным потным задом сидел мой богатый работодатель. Этот зад преследовал меня на каждой улице, у меня начиналась одышка, я заскакивала в толпу, чтобы стать невидимой, но фантом не покидал меня. Я рассказала об этом матери, и она ответила, что я слишком о многом думаю.
— Хочешь думать — думай только о вещах, которые действительно существуют.
Но что мне было делать с вещами, которых не существовало и которые при этом являлись для меня реальными?
Поначалу мать не собиралась отдавать меня в домработницы. Если бы я стала ученым человеком, мне было бы позволительно размышлять о вещах, которых не существует. Классная руководительница дала мне рекомендацию для продолжения учебы в высшем учебном заведении, но я не захотела учиться дальше. Когда мать узнала о моем отказе, наверное, это поразило ее. Она села за кухонный стол и точно окаменела. Ей удалось заварить чай, но она не могла сделать ни глотка. Ее руки поддерживали тяжелую голову, глаза запали, кожа посерела. В те времена отправлять дочь на учебу в университет не было чем-то само собой разумеющимся. Уже не помню, что я имела против учебы. Иногда я даже мечтала, что буду изучать жизнь млекопитающих и получу ученую степень в этой области. Но моя мечта не хотела покидать свое убежище, я прятала любимые книги о лошадях за шкафом и читала их только в те часы, когда оставалась одна. Истории Эрнеста Сетон-Томпсона о зверях навели меня на мысль стать не зоологом, а писательницей.