Мемуары генерала барона де Марбо
Шрифт:
В своем рассказе о кампании 1812 года г-н де Сегюр приписывает умирающему генералу Кульневу речь по примеру героев Гомера. Я был в нескольких шагах от унтер-офицера Лежандра, когда он вонзил свою саблю в грудь Кульнева, и могу подтвердить, что русский генерал упал, не произнеся ни единого слова!1 Победа пехотинцев генера-
' В книге г-на де Сегюра можно прочесть: «Смерть Кульнева была, — говорит он, — героической. Ядро раздробило ему обе ноги и сбросило его на его собственные пушки. Тогда, видя, что французы приближаются, он сорвал с себя свои ордена и, возмущаясь своим собственным безрассудством, приговорил себя к смерти на месте своего поражения, приказав своим солдатам оставить его». (Прим. авт.) По-видимому, Яков Петрович Кульнев в самом деле скончался достаточно быстро, однако версия его гибели, приведенная в мемуарах Марбо, несомненно, относится к разряду фантазий. Тот факт, что русский военачальник пал от французского ядра, раздробившего ему ноги, определенно подтверждается отечественными источниками, причем, когда это ядро на излете поразило Кульнева, он не сидел верхом
ла Альбера и 23-го полка была полной. Враг потерял убитыми или ранеными по меньшей мере 2 тысячи человек. Мы захватили свыше 4 тысяч пленных, остальные погибли, свалившись на острые скалы. Нескольким самым ловким русским удалось добраться до Витгенштейна, который, узнав о кровавом поражении своего авангарда, отступил в Себеж.
Осмелевший после потрясающих успехов, маршал Удино решил преследовать русских и приказал, как и накануне, провести свою армию по правому берегу Дриссы. Но чтобы дать пехотным полкам бригады Альбера, а также 23-му конно-егерскому полку время на отдых после боя, маршал оставил их в карауле на поле сражения при Сивошине.
Я воспользовался этим отдыхом для того, чтобы провести церемонию, которой во время войны занимаюсь очень редко. Речь шла о том, чтобы отдать последние почести тем из наших храбрых товарищей, кто был только что убит. Большая братская могила приняла их всех. Мы уложили их в соответствии с чинами и званиями, расположив в середине ряда капитана Курто и его лейтенанта. После этого 14 русских пушек, так храбро захваченных 23-м полком, были размещены перед братской могилой.
Выполнив эту печальную обязанность, я хотел приказать перевязать мою рану, полученную накануне и вызывавшую у меня ужасную боль. Для этого мне пришлось сесть в стороне, под громадной елкой. Я заметил там молодого начальника батальона. Он, опершись спиной на ствол дерева и поддерживаемый двумя гренадерами, с трудом раскрывал небольшой пакет, адрес на котором был запачкан кровью. Это была его кровь! Офицер, принадлежавший к бригаде Альбера, только что, во время атаки на русский лагерь, получил ужасное штыковое ранение в живот, откуда выпадали внутренности! Они тоже были пробиты штыком, и кровь продолжала течь, несмотря на перевязку: рана была смертельной! Несчастный раненый, знавший об этом, захотел, прежде чем умереть, проститься с любимой женщиной, но, написав ей, не знал, кому доверить свою драгоценную ношу, как вдруг случай привел меня к нему. Мы были едва знакомы, зная друг друга лишь в лицо. Однако приближение смерти торопило его. Почти угасшим голосом он просил меня оказать ему две услуги и, отослав от себя гренадеров на несколько шагов, передал мне конверт, произнеся со слезами на глазах: «Там есть портрет!» Он взял с меня обещание передать его тайком в собственные руки возлюбленной, если мне повезет и посчастливится вернуться в Париж. «Впрочем, — добавил он, — это не срочно, ведь лучше пусть это получат спустя долгое время после того, как меня не станет!» Я пообещал выполнить это печальное поручение и сумел осуществить свое обещание лишь через два года, в 1814 году. Вторую просьбу, с которой обратился ко мне молодой батальонный начальник, я выполнил через два часа! Ему было тяжко думать о том, что его тело разорвут волки, столь многочисленные в здешних лесах, и он хотел, чтобы я приказал положить его рядом с капитаном и кавалеристами 23-го полка, похороны которых он видел. Я пообещал ему все это, и, поскольку несчастный офицер умер спустя короткое время после нашего грустного разговора, я выполнил его последнюю волю.
Глава X
Новое отступление Удино. — Марши в обоих направлениях. —
а ' 23-й конно-егерский полк осыпан почестями и наградами. — Отступление
I под Полоцком. — Генерал Сен-Сир.
– Удино после ранения
– >1 уступает командование Сен-Сиру
Глубоко взволнованный этим мрачным эпизодом, я предавался грустным размышлениям, когда меня оторвал от них отдаленный шум очень оживленной орудийной канонады. Обе армии по-прежнему находились в соприкосновении. Действительно, миновав Клястицы, где я был накануне ранен, маршал Удино вошел в контакт с русским авангардом при входе в болото, выход из которого оказался столь гибельным для нас сутки назад. Удино упорно старался загнать в болото армию противника, но эта армия, не желая проходить через столь опасное место, со всеми своими значительными силами развернулась и перешла в наступление против французских частей, которые,
В момент отправки я не захотел бросить четырнадцать орудий, захваченных этим утром моим полком. Поскольку лошади, на которых противник привез эти пушки, попали в наши руки, мы запрягли их и привезли артиллерию на наш следующий бивуак, а оттуда этот славный трофей храброго 23-го полка был следующей же ночью направлен в Полоцк. Наши четырнадцать пушек сразу принесли большую пользу при защите этого города.
В тот же день армия Удино отступила до брода при Сивошине. В этом месте она переправилась через реку утром. Витгенштейн сделался более осторожным после удара, нанесенного его авангарду в тот же день и в том же месте. Поэтому он не осмелился послать ни один полк на берег, занятый нашими войсками. Таким образом, обе армии, разделенные рекой Дриссой, заняли свои позиции ночью. Но 2 августа Удино подтянул свои части к Полоцку, и военные действия на несколько дней прекратились, настолько обе армии нуждались в отдыхе. К нам присоединился генерал Кастекс, а также 24-й полк, который был очень сердит на своего командира за то, что он увел полк как раз в тот момент, когда нужно было атаковать русский лагерь: ведь на протяжении своего перехода к верховью Вислы 24-й полк не встретил врага и не обнаружил брода, существование коего предполагалось.
После нескольких дней отдыха Витгенштейн передвинул часть своих войск в низовья Дриссы, откуда Макдональд угрожал его правому флангу. Маршал Удино последовал за русской армией в этом же направлении, тогда русские развернулись и пошли на нас. В течение 8—10 дней обе армии непрерывно меняли позиции, много раз шли то в одну, то в другую сторону и вели многочисленные бои, анализировать которые было бы слишком долго и трудно, тем более что это все не привело ни к какому результату, кроме совершенно бесполезной гибели людей. Вдобавок подробный анализ этих столкновений показал бы, насколько мало решимости было у командования обеими армиями.
Самые серьезные бои на протяжении этого короткого периода происходили 13 августа возле замечательного монастыря Волынцы, построенного на берегах Свольны. Эта небольшая река с очень топкими берегами разделяла французов и русских, и было очевидно, что тот из двух генералов, кто попытается форсировать эту реку в столь неблагоприятном месте, потерпит кровавое поражение. Поэтому ни Витгенштейн, ни Удино не собирались переправляться через Свольну в этом месте. Но вместо того чтобы поискать в других местах поле битвы, где они смогли бы помериться силами, оба они заняли позиции по обоим берегам реки, как будто для того, чтобы бросить друг другу вызов. Вскоре с одного берега на другой начала стрелять артиллерия. Канонада была весьма ожесточенной и совершенно бесполезной, потому что орудия и той и другой армии были не в состоянии попасть в противника. По этой причине в столь достойном сожаления противостоянии преимуществом не обладала ни одна из сторон.
Однако Витгенштейн для сохранения своих солдат ограничился тем, что поставил несколько батальонов пеших егерей в зарослях прибрежного ивняка и камыша и держал свои части вне досягаемости французских пушек, непрерывный огонь которых достигал лишь немногих его стрелков. В то же время Удино, несмотря на мудрые замечания многих генералов, упорствовал в своем стремлении приблизить передовую линию к Свольне. Поэтому он понес потери, которых мог бы и должен был бы избежать. Русская артиллерия далеко не так хороша, как наша, но в ней используются орудия, называемые единорогами, чья дальнобойность в ту эпоху превышала дальнобойность французских пушек, и именно эти единороги нанесли нашим частям самый большой урон.
Маршал Удино, убежденный в том, что противник собирается переправиться через реку, не только держал дивизию пехоты в том месте, где пехота могла бы отразить возможный натиск врага, но для поддержки этой пехоты собирался использовать кавалерию генерала Кастекса. Это была излишняя предосторожность, потому что переправа даже через маленькую речку требует больше времени, чем его нужно защитникам переправы для того, чтобы выстроиться в боевой порядок перед атакующими. Тем не менее мой полк и 24-й полк конных егерей в течение суток стояли под ядрами русских пушек, убившими и искалечившими многих наших людей.
Во время этого сражения, когда войска очень долго оставались без движения, к нам прибыл адъютант, которого Удино послал в Витебск к императору с рапортом о сражении при Клястицах, а также при Сиво-шине. Наполеон хотел показать войскам, что он не винил их в недостаточном успехе, поэтому осыпал 2-й корпус почестями, многих наградив и повысив в звании. Его Величество оказал много чести пехоте и, кроме того, пожаловал по четыре креста ордена Почетного легиона в каждый из кавалерийских полков. Начальник штаба принц Бертье добавлял в своем сопроводительном письме, что император, желая выразить 23-му полку конных егерей свое удовлетворение по поводу славного поведения этого полка при Вилькомире, на мосту у Дюнабурга, в ночном сражении при Друе, под Клястицами и особенно при атаке на русский лагерь у Сивошина, посылал, помимо четырех наград, которые были даны всем остальным полкам, четырнадцать орденов, по одному за каждую пушку, захваченную нашим полком у авангарда Кульнева! Так что я должен был раздать в моем бесстрашном полку восемнадцать орденов. Адъютант не привез с собой свидетельства о награждении, но начальник Главного штаба присоединил их к своему посланию, поручив командирам полков выбрать воинов, которые должны были получить эти награды, и передать ему их список.