Мемуары генерала барона де Марбо
Шрифт:
ня было несколько убитых и много раненых, но в конце концов мои храбры^ кавалеристы прорвали вражескую линию, ощетинившуюся пиками. УДача была на нашей стороне, потому что длинные пики вредны в кавалерийском сражении, когда те, кто держит эти пики, оказываются в некотором беспорядке и их теснит противник, вооруженный саблями. Противник легко может воспользоваться своими саблями, а уланам и казакам весьма трудно применить свои пики. Поэтому казакам пришлось обратиться в бегство. Мои кавалеристы убили многих из них и захватили значительное число прекрасных лошадей. Мы собирались закрепить этот успех, как вдруг наше внимание привлек громкий шум, доносившийся с правого фланга. Обернувшись, мы увидели, что равнина покрыта беглецами. Именно в этот момент русские кавалергарды проводили свою бесстрашную атаку. Генерал Кастекс, рассудив, что было бы неблагоразумно двигаться вперед, в то время как наш центр, похоже, отступал в беспорядке, приказал трубить сбор, и наша бригада остановилась. Но как только мы перестроились, казаки осмелели, видя то, что происходило в центре, и желая отомстить за свою первую неудачу, вновь бросились в атаку и яростно накинулись на мои эскадроны, а гродненские гусары тогда же атаковали 24-й полк. Русские, отброшенные на всех пунктах бригадой Кастекса, выдвинули вперед свою вторую и третью
В самом деле, генералы Кастекс и Корбино, уверенные, что их поддержат наши кирасиры, шедшие за ними на небольшом расстоянии, поочередно бросили свои бригады на русских кавалеристов, которые в полном беспорядке вынуждены были отступать, неся значительные потери. Выбравшись из леса, где после удачных боев объединялись наши пехотные и кавалерийские дивизии, генерал Сен-Сир, видя наступление ночи, приказал прекратить преследование, и войска вернулись в Полоцк, чтобы вновь оказаться на бивуаках, которые они оставили за несколько часов до этого.
Во время ожесточенной битвы, когда сражалась кавалерия обеих сторон, моя рана причиняла мне сильную боль, особенно если мне приходилось пускать лошадь галопом. Невозможность защищаться самому нередко ставила меня в затруднительное положение, из которого я не смог бы выйти, если бы меня не окружала группа храбрецов, ни на миг не упускавших меня из виду. В какой-то момент солдаты увлекли меня вместе с собой в атаку на взвод казаков-гвардейцев, и мне пришлось для сохранения собственной жизни оставить повод коня и взять в руки саблю. Однако мне не пришлось ею воспользоваться, поскольку, /увидев, что командиру угрожает опасность, все люди моего эскорта, яростно атаковав казаков, уже окруживших меня, сбросили многих из них на землю, а других обратили в бегство. Мой ординарец Фус, отменный рубака, убил троих, а аджюдан-мажор Жоли двоих! Таким образом, я вышел живым и здоровым из этой схватки, в которой пожелал лично участвовать, чтобы вдохновить на бой мой полк и доказать ему снова, что, пока я буду иметь возможность сесть на коня, я буду считать за честь командовать полком в минуты опасности. Офицеры и остальные кавалеристы полка были весьма признательны за эту преданность, и их привязанность ко мне еще больше возросла, как вы увидите позже, когда я буду говорить о несчастьях великого отступления.
Кавалерийские сражения гораздо менее гибельны для людей, чем сражения кавалерии против пехоты. Впрочем, русские кавалеристы обычно неловки во владении холодным оружием, а их командиры, мало сведущие в тактике, не умеют посылать своих кавалеристов в атаку в нужный момент, гак что, хотя мой полк и сражался в Полоцком сражении с казаками русской гвардии, известными как самые лучшие кавалеристы русской армии, он не понес значительных потерь. В этот день я потерял убитыми всего восемь или девять человек, около тридцати были ранены, но в числе этих последних был начальник эскадрона Фон-тен. Этот замечательны!!, смелый офицер был в самых опасных местах боя, когда под ним убили лошадь. Ноги г-на Фонтена запутались в стременах. Он пытался освободиться с помощью нескольких егерей, пришедших ему на помощь, как вдруг проклятый казачий офицер, пролетая галопом мимо этой группы, ловко наклонился в седле и нанес Фонтену ужасный удар саблей, выбил ему глаз, задел другой глаз и разрубил нос! Но в тот момент, как этот русский офицер, гордый своим подвигом, уже удалялся, один из наших солдат прицелился в него с шести шагов из пистолета и убил его, отомстив, таким образом, за своего командира! Как только представилась возможность, я приказал перевязать г-на Фонтена. Его перевезли в Полоцк в монастырь иезуитов, куда в тог же вечер я приехал навестить его. Я восхищался смирению этого храброго воина, который, потеряв один глаз, терпеливо переносил боль и неприятности, к коим приводит почти полная потеря зрения. С тех пор Фонтен не смог больше продолжать активную военную службу. Для 23-го полка конных егерей это было большой потерей. В этом полку он служил с самого его создания и пользовался любовью и уважением всех сослуживцев. Меня очень огорчило его несчастье. Оставшись единственным высшим офицером в полку, я старался выполнять все, что требовалось по службе, а это было очень нелегким делом.
Вы, конечно, можете сказать, что я слишком углубляюсь в детали, касающиеся различных боев, в коих участвовал 2-й армейский корпус, но я повторю то, что уже писал: я нахожу удовольствие в воспоминаниях о великих войнах, в которых я принимал участие, и говорю об этом с удовольствием! Мне кажется тогда, что я нахожусь на поле боя в окружении мойх смелых товарищей, которые почти все — увы! — уже покинули этот мир!.. Но вернемся к Русской кампании.
Любой другой генерал, кроме Сен-Сира, после столь тяжелых боев устроил бы смотр своим войскам, чтобы приветствовать их за смелость и осведомиться об их нуждах. Но этого не произошло, потому что едва прозвучал последний выстрел, как Сен-Сир заперся в монастыре иезуитов. И что, но-вашему, он делал там целыми днями и частично ночами? Играл на скрипке! Это была его главная страсть, и лишь необходимость идти на врага могла отвлечь его от этого! Генералы Лорансе и Вреде, которым он поручил распределять войска, направили две пехотные дивизии и кирасир на левый берег Двины. Третья французская дивизия и две дивизии баварцев остались в Полоцке, где им было поручено возводить укрепления вокруг обширного укрепленного лагеря, предназначенного служить опорой частям, которые из этого важного пункта должны были защищать левый фланг и тылы Великой армии, готовившиеся к маршу на Смоленск и Москву. Бригады легкой кавалерии Кастекса и Корбино были размещены в 2 лье спереди от большого лагеря на левом берегу Полоты — маленькой речки, впадающей в Двину в Полоцке.
Мой полк расположился бивуаком возле деревни. Командир 24-го полка конных егерей разбил свой бивуак в четверти лье позади нас под прикрытием 23-го полка. Мы оставались там два месяца. Первый месяц обошелся без единого рейда на дальние расстояния.
Узнав о победе, одержанной генералом Сен-Сиром на подступах к Полоцку, император послал ему маршальский жезл. Но вместо того чтобы воспользоваться этим случаем для посещения
г •
* >> Ы*%*кё;* .. г*->;
Глава XII
Продвижение Великой армии. — Взятие Смоленска. — Ней у Валутиной горы. — Битва при Москве-реке. — Различные эпизоды
Вто время как на подступах к Полоцку и на берегах Дриссы происходили только что рассказанные мною события, император оставался в Витебске, откуда он руководил всеми операциями своих корпусов. Некоторые военные историки упрекали Наполеона за то, что он потерял много времени сначала в Вильно, где он оставался 19 дней, а затем в Витебске, где провел 17 дней. Эти историки утверждают, что он мог бы лучше использовать эти 96 дней, тем более находясь в стране, где лето очень коротко, а зима начинает чувствоваться с конца сентября. Этот упрек выглядит в какой-то степени обоснованным, но его можно смягчить, ответив, что, во-первых, император надеялся, что русские попросят мира, а во-вторых, существовала необходимость собрать в одном месте различные корпуса, ранее посланные преследовать Багратиона. И, наконец, необходимо было дать некоторый отдых войскам, которые, помимо обычных маршей, каждый вечер должны были отправляться на поиски провианта вдали от своих бивуаков, потому что отступавшие русские сжигали все склады и не было возможности каждый день регулярно раздавать французским солдатам продовольствие. Однако на протяжении долгого времени счастливым исключением из этого правила был корпус Даву, потому что этот маршал, который был столь же хорошим администратором, как и военным, задолго до переправы через Неман организовал огромные обозы, состоявшие из небольших повозок, следовавших за его армией. Эти повозки были наполнены сухарями, солониной и овощами. Их тащили быки, нескольких из которых каждый день забивали. Это давало провиант войскам и служило для поддержания солдат в нужной форме.
Император покинул Витебск 19 августа и, все больше и больше отдаляясь от 2-го и 6-го корпусов, которые он оставил в Полоцке под командованием Сен-Сира, направился в Красный, где часть Великой армии оказалась лицом к лицу с врагом. Надеялись, что произойдет сражение. Произошел лишь небольшой бой с русским арьергардом. Последний был разбит и быстро отступил.
15 августа, в свой день рождения, император устроил парад войскам, которые с энтузиазмом приветствовали его. 16 августа армия вступила в Смоленск — крепость, прозванную русскими Святой, потому что они считали этот город ключом к Москве и защитой всей своей империи. Древние пророки предсказывали великие несчастья для России в день, когда падет Смоленск. Это суеверие, заботливо поддерживаемое русским правительством, датируется той эпохой, когда город Смоленск, расположенный на Днепре, или Борисфене, был крайней западной границей Московии.
Король Мюрат и маршал Ней, прибывшие первыми к Смоленску, неизвестно почему подумали, что неприятель покинул эту крепость. Донесения, посланные императору, заставили его поверить в это, поэтому он приказал авангарду войти в город. Нетерпеливый Ней ждал лишь этого приказа: он двинулся к воротам города с небольшим эскортом гусар, но вдруг на наших кавалеристов бросился казачий полк, скрывавшийся за небольшим холмом, покрытым кустарником. Казаки смяли наших кавалеристов и окружили маршала Нея. Они были так близко от него, что выстрел из пистолетов, произведенный почти в упор, разорвал ворот его мундира! К счастью, на помощь примчалась бригада Домманже и спасла маршала. И, наконец, прибытие пехоты генерала Разу позволило Нею достаточно близко подойти к городу, чтобы убедиться в том, что русские намереваются его защищать.
Увидев на городских укреплениях множество пушечных стволов, генерал Эбле, один из самых способных офицеров, посоветовал императору обогнуть крепость, приказав польскому корпусу князя Понятов-ского переправиться через Днепр в 2 лье выше по течению. Однако Наполеон согласился с мнением Нея, утверждавшего, что Смоленск будет нетрудно взять, и отдал приказ начать атаку. Три армейских корпуса — корпус Даву, корпус Нея и корпус Понятовского — бросились со всех сторон на крепость, со стен которой начался смертоносный артиллерийский огонь. Однако он был менее силен, чем огонь батарей, установленных русскими на высотах противоположного берега. Началось очень кровавое сражение. Артиллерийский и ружейный огонь косил наши ряды, а наша артиллерия никак не могла разрушить крепостные стены. Наконец, с приходом ночи противник, смело защищавший свою землю пядь за пядью, был загнан в Смоленск, который русские приготовились покинуть. Но, отступая, они подожгли город во многих местах. У императора появилась надежда овладеть городом, где, как предполагалось, можно было взять большую добычу. Лишь на рассвете следующего дня французы проникли в крепость. Улицы были завалены убитыми русскими солдатами и покрыты дымившимися развалинами. Взятие Смоленска обошлось нам в 12 тысяч человек убитыми или ранеными! Этих громадных потерь можно было бы избежать, переправившись через Днепр вверх по течению, как предлагал генерал Эбле, потому что, боясь быть отрезанным, генерал Барклай де Толли, командующий армией противника, оставил бы крепость, чтобы отступить по направлению к Москве.