Мемуары генерала барона де Марбо

де Марбо Марселен

Мы не понимали, каким образом Кутузов и его генералы ограничивались тем, что шли за нами, имея очень небольшой авангард, вместо того чтобы обойти нас с флангов и отрезать нам всякий путь к отступлению, дойдя до голов наших колонн. Однако этот маневр, способный полностью погубить нас, оказался для русских невозможным, потому что большинство их солдат погибали, так же как и наши, на дорогах и бивуаках, из-за холода, а он был столь силен, что можно было видеть пар, выходивший не только изо рта, но и из ушей и даже из глаз. Этот пар, контактируя с воздухом, падал нам на грудь, будто это были горсти просянных зерен. Надо было часто останавливаться, чтобы освобождать лошадей от громадных ледышек, образовывавшихся от дыхания, замерзающего на уздечках.

Однако несколько тысяч казаков, привлеченных надеждой на возможность грабежа, еще продолжали выносить холода, двигались по бокам от наших колонн и даже

имели смелость атаковать эти колонны в тех местах, где они замечали фургоны. Но достаточно было нескольких выстрелов, чтобы их прогнать. Им порой легко удавалось сеять замешательство в наших рядах, не подвергая себя никакой опасности, поскольку из-за отсутствия упряжных лошадей нам пришлось побросать всю артиллерию. Казаки ставили на сани маленькие легкие пушки, из которых стреляли до того момента, пока, видя какой-нибудь отряд, двигающийся в их направлении, они не разбегались, гоня лошадей во весь опор. Такие набеги на самом деле приносили французам мало вреда, но были крайне неприятны из-за того, что постоянно повторялись. Казаки захватили и ограбили многих раненых и больных, некоторые захватили громадную добычу. Желание обогатиться навлекло на нас новых врагов, вышедших из рядов наших союзников. Это были поляки.

Маршал де Сакс (Мориц Саксонский), сын одного из польских королей, правильно сказал, что «поляки — самые большие воры в мире, они не будут уважать даже имущество своих отцов». Посудите сами, насколько поляки, бывшие в наших рядах, уважали имущество своих союзников. Во время переходов и на бивуаках они крали все, что видели. Но поскольку' другие их подозревали и отдельные мелкие кражи стали очень затруднены, поляки решили работать по-крупному. Для этого они организовали банды, выбросили свои кивера и прочие военные головные уборы, надели крестьянские шапки и, ускользая с бивуаков, как только наступала ночь, объединялись и возвращались, издавая воинственные крики казаков «Ура! Ура!». Таким образом, они сеяли ужас в умах слабых людей, многие из которых бросались в бегство, оставляя свои вещи, коляски и провизию. И тогда мнимые казаки, забрав все, что было можно, уходили прочь и еще до наступления утра возвращались во французскую колонну, где снова делались поляками, на следующую ночь вновь превращаясь в казаков.

Когда стало известно об этом ужасном бандитизме, многие генералы и полковники решили его карать. Генерал Мезон так хорошо организовал охрану бивуаков 2-го корпуса, что однажды ночью наши посты захватили около 50 поляков в тот самый момент, когда они, готовясь играть роль казаков, собирались крикнуть свое «Ура!». Видя, что они окружены со всех сторон, эти бандиты имели неосторожность сказать, что собирались пошутить. Но поскольку ни время, ни место не предна-

/

значались для шуток, генерал Мезон приказал расстрелять всех немедленно. Некоторое время подобные грабители отсутствовали, но вскоре снова появились.

9 декабря мы прибыли в Вильно, где существовало несколько складов, но герцог Бассано и генерал Хогендорп отбыли по направлению к Неману, и никто не давал никаких приказов... Так что здесь, как и в Смоленске, администраторы для выдачи провизии и одежды требовали, чтобы им выдавали расписки и квитанции по всем правилам, а это было почти невозможно по причине неразберихи, царившей едва ли не во всех полках. Из-за этого мы потеряли драгоценное время. Генерал Мезон приказал силой открыть несколько складов, и войска получили кое-какую провизию и одежду но все оставшееся на следующее утро захватили русские. Солдаты из других корпусов разбрелись по городу в надежде, что их примут к себе жители, но жители, которые полугодом раньше всячески приветствовали французов, на этот раз закрыли перед ними двери своих домов, как только увидали, что французы в беде! Только евреи приняли тех солдат и офицеров, у кого было чем расплатиться за временное гостеприимство.

После неудач на складах и в частных жилищах огромное большинство голодных людей бросилось к госпиталям, и они вскоре были забиты до отказа, хотя там тоже не было достаточно провизии для всех несчастных. Но здесь они, по крайней мере, были защищены от суровых холодов. Однако эта ненадежная защита привела более 20 тысяч больных и раненых, среди которых было 200 офицеров и 8 генералов, к решению не идти дальше! Их моральные и физические силы были истощены.

Лейтенант Эрну, один из самых сильных и смелых офицеров моего полка, был настолько обескуражен тем, что он видел на протяжении нескольких дней, что лег в снег, и ничто не могло заставить его подняться. Там он и умер! Многие военные

всех чинов застрелились, чтоб положить конец своим несчастьям.

В ночь с 9-го на 10 декабря при 30-градусном морозе несколько казаков начали стрелять у ворот Вильно. Наши люди решили, что перед ними вся армия Кутузова, и в ужасе бросились прочь из города. Я сожалею, но мне приходится сказать, что среди них был и король Мюрат: он отбыл, не отдав никакого приказа. Маршал Ней остался, организовал отступление наилучшим возможным образом, и мы покинули Вильно утром 10-го, оставив там, помимо большого количества людей, артиллерийский парк и часть армейской казны.

Едва мы вышли из Вильно, как бессовестные евреи набросились на французов, которых они приняли в своих домах, и стали отнимать у них те малые деньги, какие у тех были. Они отняли у них также одежду и выбросили их в окна голыми! Несколько офицеров русского авангарда, в этот момент вошедшего в город, были настолько возмущены такой жестокостью, что приказали убить множество этих мерзких евреев.

В разгар всей этой суматохи маршал Ней переместил по направлению к дороге на Ковно все, что смог привести в движение, но едва только он прошел 1 лье, как на его пути встретилась высота Понари. Этот холм, который в любых других обстоятельствах колонна миновала бы, не обратив на нее внимание, стал серьезным препятствием, потому что лед, его покрывавший, сделал дорог)' настолько скользкой, что тягловые лошади были не в состоянии поднять на холм повозки и фургоны! То, что оставалось от армейской казны, должно было бы попасть в руки казаков. В этот момент маршал Ней приказал открыть сундуки и позволил французским солдатам рыться в них. Этот мудрый поступок, причин коего г-н де Сегюр, возможно, не знал, заставил его позже говорить, что войска ограбили императорскую казну. В Военном наблюдателе¹¹⁵ того времени я встречал также следующую фразу г-на де Сегюра: «После отъезда императора большая часть армейских полковников, которыми до той поры восхищались, видя, как они еще идут вместе с четырьмя или пятью оставшимися офицерами или солдатами за своим орлом, больше не прислушивались ни к чьим приказам, кроме своих собственных... Были люди, которые проделали 200 лье, не поворачивая головы!» Я свидетельствую, что маршал Ней, увидев однажды, как в бою погибли полковник и начальник батальона полка, в котором насчитывалось всего лишь 60 человек, понял, что подобные потери помешают реорганизации армии, и приказал перед лицом врага оставлять в строю только то количество высших офицеров, какое будет пропорционально количеству солдат в подразделении.

За много дней до нашего прибытия в Вильно из-за сильных холодов мы потеряли многих лошадей моего полка. Это мешало ехать верхом тем, кто у нас еще оставался, и поэтому мои кавалеристы шли пешком. Я бы очень хотел двигаться так же, как они, но моя рана мешала мне, и я приказал запрячь одну из моих лошадей в сани. Вид этого нового способа передвижения навел меня на мысль о том, что этим же способом удастся спасти и моих больных, а их стало очень много. Поскольку в России даже в самом бедном жилище всегда можно найти сани, у меня их вскоре была их добрая сотня. В каждые сани запрягли одну лошадь, и на одних таких санях можно было спасти двоих людей. Такой способ передвижения показался столь удобным генералу Кастексу, что он разрешил мне посадить в сани и всех остальных кавалеристов. Начальник эскадрона г-н Монжино, ставший полковником 24-го конно-егерского полка с того момента, как г-н А*** был произведен в генералы, получил такое же разрешение, и все, кто оставался от нашей бригады, запрягли лошадей и составили караван, передвигавшийся в большом порядке.

Вы, конечно, думаете, что, двигаясь таким образом, мы теряли возможность защищаться. Но вы ошибаетесь, потому что на льду мы были гораздо сильнее, имея сани, которые везде могул проехать, причем оглобли поддерживают лошадей, чем если бы мы оставались на лошадях, скользящих и падающих на лед на каждом шагу!

Дорога была покрыта брошенными ружьями, поэтому многие наши егеря подобрали по два ружья, кроме того, сделали большой запас патронов, так что, когда казаки осмеливались к нам приближаться, мы их встречали самым оживленным ружейным огнем и быстро их отгоняли. Впрочем, наши кавалеристы сражались при необходимости и в пешем строю. Вечером из саней мы образовывали большое каре, а в середине его разжигали наши костры. Маршал Ней и генерал Мезон часто приезжали провести ночь в подобном месте, где они были в безопасности, потому что из вражеских войск нас преследовали только казаки. Наверняка это был первый случай, когда арьергард передвигался на санях, но, поскольку мороз делал любой другой способ передвижения невозможным, у нас он очень хорошо получался.