Мемуары наполеоновского гренадера

Бургонь Адриен

Несколько дней спустя рабочая команда, плотники и другие, были отряжены снять этот крест для перевозки его в Париж в качестве трофея. Но когда его начали снимать, он покачнулся, увлекаемый собственной тяжестью и, падая, чуть не убил людей, державших его за цепи, то же самое произошло и при попытке снять больших орлов с верхушек высоких башен кремлёвских стен.

Смотр закончился в полдень. Мы уходили через арочные ворота храма Св. Николая. Там молились несколько русских, кланялись и крестились перед святым, по всей вероятности, они молили его защитить их от нас.

25-го сентября с друзьями исследовал руины города. Мы увидели много такого, чего не видели ранее. Нам повсюду встречались русские крестьяне. Женщины – грязные и отвратительные (среди них попадались и еврейки) –

и солдаты искали в подвалах все, что избежало огня. Кроме вина и сахара, они забирали шали, кашемир, великолепные сибирские меха, парчовые ткани, шитые золотом и серебром, а некоторые несли серебряные блюда и другие ценности. Были там и евреи со своими семьями. Они предлагали солдатам все, что угодно за право обладать этими вещами.

Вечером того же дня подожгли русскую церковь, находившуюся напротив нас, недалеко от места, где квартировал маршал Мортье. Мы не смогли потушить пожар и, несмотря на все наши усилия, эта красивая церковь невероятно быстро обратилась в пепел. Самое ужасное, то, что в тот момент в ней находилось множество несчастных со своими пожитками. Это было трагедия.

26-го сентября меня назначили в караул при Императорских экипажах, помещённых в сараи, находящиеся в одном из предместий. Напротив них находились большие казармы, которые удалось уберечь от пожара и разместить в них часть нашей армии. Чтобы попасть туда, я должен был пройти более лье через руины на левом берегу Москвы-реки, где лишь кое-где торчали колокольни церквей. Остальное всё сгорело полностью. На правом берегу ещё виднелось несколько загородных усадеб, большая их часть также сгорела. Недалеко от того места, где я проходил, стоял дом, уцелевший от пожара. Из любопытства я решил осмотреть его. Так я случайно познакомился с человеком, который очень хорошо говорил по-французски; он рассказал мне, что он приехал из Страсбурга, и волей судьбы оказался в Москве лишь за несколько дней до нас. Он также рассказал, что торгует рейнскими винами и сладким шампанским, и что потерял более миллиона – из-за пожара, во-первых, и из-за разграбления, во-вторых. У него не осталось даже куска хлеба, поэтому я предложил ему прийти ко мне поесть рисового супа, и он принял моё приглашение с благодарностью.

В ожидании мира, Император приказал принять меры к устройству нашей жизни в Москве в течение зимы. Начали с госпиталей для раненых. К русским раненым относились так же, как и к своим.

Склады с продовольствием, разбросанные по городу насколько возможно укрупнили, для верующих открыли несколько уцелевших церквей. Рядом с нашими квартирами был католический храм, где мессу служил эмигрант, французский священник. Открыли даже театр, где французские и итальянские актёры играли комедии – так, по крайней мере, мне рассказывали. Не знаю, было ли это правдой или нет, но я знаю, что им выплатили жалованье вперёд за полгода для того, чтобы русские убедились, что мы собираемся тут зимовать.

27-го сентября я был приятно удивлён встрече с моими земляками – Фламаном из Перювельза, велитом-драгуном Гвардии, и Миле из Конде, драгуном из того же полка. Их встретили очень радушно, день прошёл весело, и мы пригласили их, чтобы поужинать и провести с нами вечер. Во время многочисленных грабительских экспедиций они нашли множество мужских и женских костюмов всех народов, даже французские костюмы эпохи Людовика XVI-го – все из наилучших материалов. Поэтому в этот вечер, после ужина, мы решили устроить бал-маскарад и надеть все эти платья.

Но я забыл сказать, что Фламан сообщил печальную новость – погиб храбрый полковник Марто, командир их полка. Отправившись на разведку в окрестности Москвы 25-го сентября, отряд попал в засаду, и был атакован тремя тысячами вражеской кавалерии и пехоты. Полковник Марто – смертельно ранен, а капитан и адъютант-майор – после отчаянного сопротивления взяты в плен. Два дня спустя полковник скончался.

Возвращаюсь к нашему балу: это был настоящий карнавал – переоделись все. Начали с того, что переодели наших русских женщин во французских дам, т. е. в маркиз, а так как они не знали, как это делать,

Фламану и мне было поручено руководить их туалетом. Наши двое русских портных оделись китайцами, я – русским боярином, Фламан – маркизом: все – в разных костюмах, и даже наша маркитантка, Матушка Дюбуа, надела красивое русское национальное платье. Поскольку для наших маркиз париков не нашлось, полковой парикмахер зачесал им волосы. Вместо помады и пудры он использовал сало и муку. Они выглядели великолепно и, когда все были готовы, начались танцы. Я забыл сказать, что в течение всего этого времени мы пили пунш, раздаваемый старым драгуном Миле. Наши маркизы и маркитантка, хотя и могли ещё твердо стоять на ногах, совершенно опьянели от огромного количества выпитого.

По части музыки у нас была флейта старшего сержанта в сопровождении барабана, отбивавшего такт. Мы грянули:

«On va leur percer les flancsRam, ram, ram, tam plan;Tire-lire, ram plan.»«Мы проломим их флангиРам, рам, рам, там план;Тир-лир, рам план»

(перевод мой. – В.П.)

Музыка заиграла и Матушка Дюбуа пустилась в пляс с нашим квартирмейстером, а маркизы, которым, вероятно, пришлась по вкусу такая дикая музыка, принялись скакать, как ошалелые – вправо, влево, махали руками, дрыгали ногами, то и дело, падали на пол, и опять вскакивали. В них точно дьявол вселился. Нас бы это не удивило, будь они одеты в простое русское платье, но видеть французских маркиз, скачущих как полоумные – это было так смешно, что мы катались со смеху и музыкант не в силах был продолжать играть на флейте. Но барабан не молчал и жарил вовсю. Наши маркизы запрыгали ещё сильнее, пока в изнеможении не повалились на пол. Мы подняли их, зааплодировали, и продолжили пить и плясать до четырёх часов утра.

Матушка Дюбуа, как истинная маркитантка, знавшая цену богатой одежде, надетой на ней – она была шита из золотой и серебряной парчи – ушла, не сказав ни слова. На улице сержант полицейского патруля, увидав в такой ранний час незнакомую даму и, возомнив, что это его счастливый случай, подошёл и попытался схватить её, чтобы увести к себе. Но Матушка Дюбуа – женщина замужняя, да и вдобавок хорошо выпившая пуншу, отвесила ему такую мощную пощёчину, что тот упал. Он закричал, а так как мы ещё не улеглись, то побежали к нему на выручку. Однако сержант так расходился, что нам стоило большого труда убедить его, что он напрасно прицепился к такой женщине, как Матушка Дюбуа.

28-е и 29-е сентября мы провели в поисках продовольствия. Мы выходили на разведку днём, а ночью возвращались забрать добычу.

30-го сентября у нас происходил инспекторский смотр на улице, прямо под окнами наших квартир. По окончании смотра, полковнику вздумалось показать инспектору квартиры полка. Когда дошла очередь до нашей роты, полковник приказал сопровождать себя капитану и дежурному сержанту. Адъютант – майор Рустан, знавший квартиры, шёл впереди и открывал комнаты, где размещалась наша рота. Уже в самом конце осмотра, полковник спросил:

– А как у унтер-офицеров?

– О, им очень удобно, – отвечал адъютант – майор Рустан. И начал открывать двери в наши комнаты. [30]

К несчастью, мы не вынули ключа из дверей в каморку, где жили наши дульсинеи (каморку, которую мы выдавали за встроенный шкаф). Адъютант – майор открывает дверь – и в удивлении смотрит на наших пташек. Не говоря ни слова, он запирает дверь и кладёт ключ в карман. Выйдя на улицу, он показал мне ключ и, смеясь, подошёл ко мне.

30

Здесь необходимо сказать, что мы открывали двери между нашими квартирами и остальным помещением роты. – Прим. автора.