Мемуары. 50 лет размышлений о политике

Арон Реймон

После победы на выборах Республиканского фронта, победы, впрочем, частичной, правительство, которое возглавил Ги Молле, а не Мендес-Франс, не поставило под вопрос предоставление независимости Тунису и Марокко, но уступило давлению алжирских французов и сторонников французского Алжира в метрополии. Ги Молле был далек от того, чтобы выбирать какую-то другую линию, он продолжал политику своих предшественников, а поскольку теоретически представлял левых, то решился на отправку в Алжир призывников, проходивших военную службу, и одновременно оживил старый патриотизм ради сохранения последнего осколка империи. Или, лучше сказать, ради сохранения в качестве французских трех департаментов, являвшихся — на законных основаниях — неотъемлемой частью национальной территории.

Я не был непосредственно знаком с Алжиром, никогда туда не ездил. Несколько недель, проведенных в Тунисе в гостях у моего друга Куитеа, не примирили меня с «колонизацией», хотя в 1949 году атмосфера в этой стране была еще

относительно не напряженной. У меня вызвал отвращение Сайгон, перенаселенный город, в котором солдаты экспедиционного корпуса заполняли улицы, бары, отели; слабые «национальные» правители нуждались в постоянном присутствии представителей французской власти. Мне была противна увиденная в 1946 году военная оккупация в Германии.

То, что я читал, то, что я знал о французском Алжире, не вызывало у меня к нему никакой симпатии, но мои оценки, мои убеждения явились прежде всего плодом размышлений. Почему алжирцы должны были бы согласиться со статусом, который, в их глазах, был ниже статуса Туниса или Марокко? Почему развитые, «офранцуженные» алжирцы не должны были желать независимости, которую элиты всех колонизированных стран уже получили или получали в настоящий момент?

Разумеется, «алжирская проблема», как тогда говорили, отличалась от проблемы двух протекторатов, на востоке или на западе, прежде всего из-за департаментального статуса Алжира, а затем из-за проживания на его территории примерно одного миллиона французских граждан. В Алжире не было даже остатка государственности, которая выжила в двух соседних протекторатах. Что же касается французского общества, обосновавшегося посреди и особенно вне алжирского социума, то было ясно: вряд ли оно сохранится в своем настоящем виде после того, как алжирское правительство заменит генерал-губернатора и его администрацию. Отъезд, частичный или полный, французского меньшинства казался неизбежным следствием появления алжирского Алжира.

Единственной моей заслугой (или виной) было то, что я довел свой анализ до самого конца и нарисовал четкую картину того, что большинство либералов не решалось себе представить и тем паче об этом написать. Редакция «Фигаро» допустила публикацию ряда моих статей в 1955 году, в которых описывалась ситуация и подчеркивалась ее опасность. В начале 1956 года я составил для правительства Республиканского фронта записку. Весной 1957 года мною была в спешке написана брошюра, проникнутая страхом того, что Франция может во второй раз броситься в безвыходную авантюру, сравнимую с индокитайской и еще более опасную. Режим не выдержал бы затягивания войны на несколько лет, бессмысленная гражданская война маячила на горизонте. Я долго раздумывал, не страшась атак, которые предвидел, но спрашивая себя, в чем же состоит мой долг; Эрик де Дампьер, Шарль Оренго вырвали у меня из рук эту брошюру, собранную из отдельных частей или кусков, но вместившую, несмотря ни на что, основное.

Что же содержала в себе «Алжирская трагедия»? Два текста, первый из них был написан в апреле 1956 года и предназначался для председателя правительства Республиканского фронта, а на втором, написанном годом позднее, стоит дата 6 мая 1957 года. Если оставить в стороне лингвистические предосторожности, ответы на доводы правых и левых, то вот, как мне кажется, основные идеи брошюры.

Сегодняшняя Франция более не является и не может являться имперской в духе прошлого века: «Французские революционеры не испытывали угрызений совести, когда совершали множество бесчинств в завоеванной во имя свободы Европе. Русские коммунисты не испытывают угрызений совести, когда навязывают свой режим в Восточной Европе во имя освобождения народов. А мы уже испытываем угрызения совести, когда прибегаем к силе в Африке, хотя каждый год вкладываем в нее десятки, иногда сотни миллиардов».

В то время как Франция или, по крайней мере, значительная часть ее отвергает жестокость и принуждение имперского господства, Алжир или, по крайней мере, значительная доля алжирского народа жаждет независимости: «Хотя Алжир и не обладает такой же национальной традицией, как два бывших протектората, он не может не стремиться обрести свое самосознание… Он более не может быть составной частью Франции. Образование какой-то политической алжирской единицы неизбежно… Интеграция, какой бы смысл мы ни вкладывали в это слово, более не осуществима. Алжирское представительство в Национальном собрании, соответствующее величине населения, есть вернейшее средство окончательно разрушить режим. Темпы демографического роста по обе стороны Средиземного моря слишком различны для того, чтобы эти народы, отличные друг от друга по своей расе и религии, могли бы являться частями одного и того же сообщества. Сказать, что Алжир не есть Франция, признать алжирскую политическую индивидуальность — это значит, в сущности, осознать то, что завтра возникнет алжирское государство. А если завтра должно появиться алжирское государство, то послезавтра, если не завтра же, оно теоретически станет независимым… Отказываясь от интеграции, мы запускаем процесс, который завершится независимостью…»

Интеграция или независимость: Жак Сустель также исходил из альтернативы, но делал вывод в пользу интеграции,

поскольку следовал формуле, распространенной в те времена, о «нерасторжимых узах» между Алжиром и Францией. Что касается меня, то я выбрал другую ветвь альтернативы, но отнюдь не предлагал правительству Ги Молле со дня на день оставить Алжир — что, впрочем, было исключено по многим причинам. Я посоветовал этому левому правительству четко продумать свою собственную политику: «Единственные цели в войне, которые Франция могла бы перед собой поставить, заключаются в следующем: позволить Алжиру прийти к независимости, не допуская, чтобы политика, которую французы могли бы счесть для себя позорной, вызвала у них невыносимое чувство унижения…» Короче говоря, я приглашал Ги Молле признать за алжирцами право на образование государства, которое стало бы независимым. Первую записку завершала фраза парадоксального и шокирующего свойства: «Если французы соглашаются сражаться лишь для сохранения своего владычества… то лучше было бы все же решиться на героизм ухода и репатриации, чем воевать скрепя сердце, без уверенности и без шанса на успех». Героизм ухода — сколько голлистов подняли на смех это выражение, которое несколько лет спустя они с охотой переняли, чтобы прославлять величие генерала де Голля!

Во второй записке критиковалась политика Ги Молле и предсказывалась ее неудача. ФНО (Фронт национального освобождения) никогда не согласился бы с триадой прекращение огня, выборы, переговоры.Пацификация не создала бы условий, необходимых для свободных выборов, а ФНО не счел бы свободными выборы, проведенные под охраной французской армии. Наконец, я опровергал экономические доводы, к которым прибегали некоторые сторонники французского Алжира; эта страна представляла ныне для метрополии скорее груз, чем богатство. Груз стал бы тем более тяжелым, что под предлогом интеграции мы попытались бы уменьшить разрыв между французским и алжирским уровнями жизни.

Цитата из Монтескьё разъясняла смысл предисловия: «Говорить правду обо всем, даже о своей родине. Каждый гражданин обязан отдавать жизнь за свою родину; никто не обязан лгать ради нее». Фраза Ренана, взятая из его «Умственной и нравственной реформы Франции», напоминала о причинах поражения 1870 года: «Чего нам недоставало, так это не сердца, а ума».

Среди всех откликов на брошюру самый поразительный, быть может, я получил от одного анонимного корреспондента. Его почтовая открытка без подписи содержала несколько строк, написанных скорее простым человеком, чем интеллектуалом: «Беспристрастное рассмотрение, трезвое и проницательное, прекрасное и достойное уважения во всем, но совершенно недейственное в любых делах, где говорят сердце, чувство и инстинкты».

В числе самых интересных писем — письмо от Ива Бутийе, министра финансов в правительстве Поля Рейно, а затем в правительстве маршала Петена в 1940 году. Этого человека я не знал, и откликнулся он не на мою брошюру об Алжире, а на книгу «Надежда и страх века», вышедшую в свет несколькими неделями раньше; во втором эссе этого сборника, посвященном упадку [Запада], я излагал свои мысли о деколонизации. Привожу несколько фрагментов из письма:

«Национализм европейского Запада — а французский национализм является его образцом — это серьезный недуг, тонкая смесь гордыни, проникнутой духом войны, и чудовищного тщеславия, родительницы злобы и насилия. Увы, именно этот национализм мы привили алжирцам и другим мусульманским народам Северной Африки. Возможно ли заставить американцев понять, что революционный национализм, который таким образом распространяется в арабских странах, враждебен „правам человека“, столь дорогим для пуританского морализма… Удастся ли Америке мирно поделить арабский мир с русскими? Если она наивно представляет себе, что сохранит зону бесспорного влияния, простирающуюся, например, от Аравии до Касабланки, то повторяет ошибку Рузвельта, под влиянием Бенеша принимавшего Сталина за демократа… Федерация в составе Франции, сахарских территорий и Алжира, которая объединилась бы одновременно с Марокко и Тунисом, а также с Европой Шести ²¹³ — экономически и с НАТО — в военном плане, бесповоротно связала бы весь Магриб с западным лагерем… Следует ли французам оставить всякую надежду на улучшение их политического строя? Очевидно, что при положительном ответе на этот вопрос бесполезно проливать кровь в Алжире… Вы об этом очень хорошо пишете, бессмысленно сохранять свое присутствие силой во имя либеральных идей, глупо ссылаться на принципы, согласно которым прав противник… Окончательное поражение в Северной Африке, надо полагать, привело бы к какой-то Пятой республике, если не республике Народного фронта, то по меньшей мере республике в высокой степени прогрессистской, которая рано или поздно устремилась бы в коллективистскую диктатуру… Таким образом, цели войны оказываются четко определенными. Они соединены, неразделимы. Ни одна из них не имеет преимущества перед другой, но ни одна не осуществима без другой. Сохранение Магриба в западном лагере и обновление внутреннего политического строя — такова обширная задача, но обстоятельства делают ее реализацию возможной. Она отвечает чаяниям молодежи и роли, которую играет армия».