Мемуары
Шрифт:
661 Отварили раковины... это отменное лакомство. —Эти моллюски относятся к семейству литофагитов (петрофитов).
662 ... герцог де Гиз, направлявшийся... в Неаполь с шестью галерами.— В октябре 1654 г. герцог Гиз во второй раз (и также неудачно), при поддержке французского флота, пытался завоевать неаполитанский престол (см. примеч. 554).
663 ... sennores soldados de Carlos Quinto. —Солдат называют сеньорами, поскольку это отборные пехотные части, в которых рядовыми зачастую служили дворяне; они были созданы в Испании в 1534 г. при Карле Пятом.
664 ... монах ордена обсервантов... —Кордельер, францисканец.
665 ... овладев Порто-Лонгоне... —В 1646 г. испанская крепость на Эльбе Порто-Лонгоне была взята маршалом де Ла Мейере, потом французы потеряли ее.
666 ... высадились на берег в Пьомбино... —3 ноября 1654 г.
667 Фактор —торговый агент.
Третья часть
В Пьомбино я пробыл не более четырех часов; отобедав, я тотчас пустился в путь во Флоренцию. В трех или четырех лье от Вольтерры меня встретил некий синьор Аннибале (запамятовал его фамилию); камергер Великого герцога, которого губернатор Порто-Ферраре уведомил о моем прибытии, он послан был своим господином учтиво приветствовать меня и просить некоторое время побыть в карантине, прежде чем следовать далее в глубь страны.
Герцог, слегка повздоривший с генуэзцами, опасался, как бы они под предлогом того, что в Тоскане объявились люди с испанского побережья, могущие завезти холеру, не прервали торговых сношений с Флоренцией. Упомянутый синьор Аннибале сопроводил меня под «Гостеприимный кров» — так назывался дом, построенный неподалеку от Вольтерры, на месте той самой битвы, в которой был убит Каталина 1. Когда-то дом принадлежал великому Лоренцо Медичи, но потом, через брачные связи, перешел к семье Корсини. Я прожил в нем девять дней, и все это время слуги герцога старались предупредить малейшие мои желания. Аббат Шарье, который при первом известии о моем прибытии в Порто-Ферраре, примчался во Флоренцию на почтовых, явился в мое убежище, а следом за ним с каретами герцога приехал бальи де Гонди 2и увез меня на ночлег в Камольяне, величественный и прекрасный дворец, принадлежащий его близкому родственнику, маркизу Николини. На другое утро я чем свет выехал оттуда, чтобы к вечеру прибыть в Амброзиану — охотничий замок, где уже несколько дней пребывал Великий герцог. Он оказал мне честь, выехав мне навстречу до Эмполи, премилого городка в одном лье от Амброзианы, и первыми его словами, обращенными ко мне после первых учтивых приветствий, были сожаления о том, что я не нашел в нынешней Испании испанцев времен Карла Пятого. Великий герцог проводил меня в отведенные мне в Амброзиане покои и там усадил меня в кресло, стоящее выше его собственного 3; я тотчас спросил его, не находит ли он, что я хорошо играю комедию. Он не сразу уловил мою мысль. Но, поняв смысл моих слов, означавших, что я отнюдь не забываюсь, и, согласившись сесть выше него, по крайней мере в должной мере оценил его [600]любезность, он сказал: «Вы первый кардинал, который говорит со мной в таком тоне, но вы также первый кардинал, в отношении которого я поступил так, ничуть себя не принуждая».
Я провел с ним в Амброзиане три дня; на второй день он явился ко мне в большом волнении. «Я принес вам письмо герцога д'Аркоса, вице-короля Неаполя, — сказал он. — Из него вы увидите, что творится в Неаполитанском королевстве». В письме сообщалось, что в Неаполе высадился де Гиз, произошла кровавая битва у Торре дель Греко, но вице-король надеется, что французам не удастся продвинуться дальше — во всяком случае, такую надежду сулят ему военные. «А так как, — писал вице-король, — io non soi soldato (сам я не солдат (на смеси исп. с ит.).), приходится полагаться на их суждение». Признание, как видите, довольно забавное в устах вице-короля. Великий герцог предложил мне щедрую помощь, хотя Мазарини, именем самого Короля, угрожал ему разрывом, если он пропустит меня через свои владения. Смешнее этой угрозы трудно было придумать; Великий герцог через своего резидента, который позднее подтвердил мне его слова, ответил кардиналу Мазарини, что просит его изобрести предлог, который поможет ему, герцогу, оправдаться перед папой и Священной Коллегией, если он откажет мне в пропуске. Из всех щедрот герцога я принял только четыре тысячи экю, без которых не мог обойтись, потому что аббат Шарье сообщил мне, что в Рим на мое имя еще не прибыло ни одного векселя. Я написал долговую расписку и по сей день остаюсь должником герцога, ибо он пожелал, чтобы я поставил его на последнее место в списке моих кредиторов, поскольку, без сомнения, он менее всех прочих имеет нужду в деньгах 4.
Из Амброзианы я отправился во Флоренцию, где провел два дня в обществе кардинала Джанкарло Медичи и брата его, князя Леопольдо, впоследствии также ставшего кардиналом. Они одолжили мне крытые носилки Великого герцога, на которых меня доставили в Сиену, где меня ждал ее губернатор князь Маттео. Трудно было бы пожелать лучшего приема, нежели тот, что оказала мне семья Медичи, воистину отмеченная печатью «великолепия», — титул этот недаром носили некоторые ее члены, но достойны его они все. Я продолжал свой путь в носилках, принадлежавших братьям Медичи, и в сопровождении их слуг; в тот год в Италии лили
Когда мне оставалось всего полдня пути до Рима, аббат Руссо, который в Нанте держал веревку, помогая мне бежать, а потом в свой черед весьма отважно и успешно бежал из крепости, — этот самый аббат Руссо встретил меня, чтобы сообщить мне, что французская партия в Риме 5открыто на меня злобится и грозит даже не допустить меня в Рим. Я, однако, [601]продолжал свой путь и, не встретив никаких препятствий, прибыл через ворота Ангелов к собору Святого Петра 6, где сотворил молитву, а из собора отправился к аббату Шарье. Там меня ждал церемониймейстер Ватикана, монсеньор Фебеи, которому папа приказал руководить мною на первых порах. Следом за ним явился папский казначей монсеньор Францони, ставший ныне кардиналом, чтобы передать мне кошелек с четырьмя тысячами золотых экю 7, которые Его Святейшество посылал мне вместе с бессчетным множеством учтивых слов. В тот же вечер я в портшезе, инкогнито, нанес визиты синьоре Олимпии и княгине Россано и под охраной всего лишь двух дворян возвратился на ночлег к аббату Шарье.
На другое утро, когда я еще лежал в постели, ко мне явился аббат Ла Рошпозе, дотоле мне совершенно незнакомый, и после учтивого приветствия, в котором он помянул наше дальнее свойство, объявил, что почел своим долгом предупредить меня — кардинал д'Эсте, духовный попечитель Франции, получил насчет меня строжайшие распоряжения Короля; в настоящую минуту у него собрались французские кардиналы, чтобы уговориться о подробностях решения, какое они против меня примут; но в общих чертах решение уже принято в соответствии с приказом Его Величества не допустить пребывания моего в Риме и любой ценой изгнать меня из города. Я отвечал аббату Ла Рошпозе, что меня так мучает совесть из-за того, что в свое время в Париже я в некотором роде воинствовал, что я решил лучше тысячу раз погибнуть, нежели каким бы то ни было способом обороняться; с другой стороны, я полагаю, что кардиналу, оказавшемуся столь близко от папы, неприлично покинуть Рим, не облобызав стопы Его Святейшества, и посему, в моей крайности, мне только и остается, положившись на волю Провидения, через четверть часа пойти к обедне одному, а если ему угодно, с ним вдвоем, в маленькую церквушку, видную из окон дома. Аббат Ла Рошпозе понял, что я над ним насмехаюсь, и ушел, весьма недовольный результатом своих переговоров, которые ему, я полагаю, поручил завести со мной бедный кардинал Антонио, человек добрый, но слабодушный сверх всякой меры. Я не преминул сообщить обо всех этих угрозах папе, и он тотчас прислал к аббату Шарье венецианского дворянина, полковника его личной гвардии графа Видмана, объявить, что Шарье головой ответит за мою безопасность, в случае если, обнаружив малейший признак злоумышления со стороны французской партии, он не воспользуется по своему усмотрению швейцарскими, корсиканскими войсками папы, его копейщиками и легкой конницей. Хотя и окольным путем, через монсеньора Скотти, я учтиво известил об этом приказе папы кардинала д'Эсте, а тот, со своей стороны, любезно оставил меня в покое.
На другой же день папа дал мне аудиенцию 8, которая продолжалась четыре часа и во время которой он явил мне все знаки благоволения, выходящего из пределов обыкновенного, и все приметы ума, выходящего из пределов обыденного. Он снизошел до того, что просил у меня прощения за то, что не добивался моего освобождения более энергически; из глаз [602]его даже хлынули слезы, когда он сказал мне: «Dio lo pardoni(Да простит Бог (ит.).) тем, кто не сразу сообщил мне о вашем аресте. Этот forfante(негодяй (ит.).) Балансе обманул меня, уверив, будто вы уличены в том, что умышляли на особу Короля. От родственников и друзей ваших не было никаких известий. У посла оказалось довольно времени, чтобы посеять угодные ему слухи и охладить первый пыл Священной Коллегии, половина членов которой, не видя от вас посланцев, вообразила, будто все королевство от вас отступилось».
Аббат Шарье, который за неимением денег задержался в Париже на десять или двенадцать дней после моего ареста, сообщил мне об этом еще под «Гостеприимным кровом», прибавив даже, что ему пришлось бы застрять в Париже на более долгий срок, не доставь ему аббат Амело двух тысяч экю. Промедление это дорого мне обошлось; в самом деле, если бы друзья мои прислали папе гонца, он отказал бы французскому послу в аудиенции или дал бы ему ее только после того, как сам принял решение действовать. Ошибка эта была роковой, тем более что ее легко можно было избежать. Когда меня взяли под стражу, у моего интенданта было четырнадцать тысяч ливров моих денег; деньги были и у моих друзей, притом их хватило бы и на мою долю, судя по тому, какую помощь они оказали мне впоследствии. Это был не единственный случай, когда я заметил: люди большей частью с такой неохотой расстаются с деньгами, что делают это с запозданием даже в тех случаях, когда преисполнены решимости ими поступиться. Я никогда никому не упоминал об этом обстоятельстве, потому что оно слишком близко задевает кое-кого из моих друзей. Всецело преданный одной вам, от вас я не таю ничего.