Мемуары
Шрифт:
Этот правый неприятельский фланг также был атакован и обстрелян частями полковника Пеллетье и вольных стрелков Брауна, которые, спустившись с Беллер в долину Они, принудили его к поспешному отступлению. Битва эта длилась с утра до заката с большим ожесточением с обеих сторон без явного преимущества для кого-либо. К моменту заката мы оставались на своих дневных позициях, а враг на своих. Но тут произошло то, что я не раз наблюдал при подобных обстоятельствах, когда с одной стороны находятся солдаты — новички, а с другой — опытные, закаленные. Последние строго придерживаются полученных приказов, первые же под предлогом добыть боеприпасы, утолить голод, жажду и т. п., стремятся уйти с боевого поста, чтобы подкрепиться или же похвастать своими дневными подвигами. Это происходит особенно в том случае, если вблизи город. Поэтому я не перестану увещевать моих молодых земляков проявлять в битвах как можно больше стойкости, упорства и настойчивости.
С наступлением ночи наши солдаты, вместо
Меж тем, как наш противник более коварный и опытный, обнаружив при разведке, что наши передовые позиции оголены, продвинулся вперед и обстрелял нас яростным огнем именно в тот момент, когда происходило описываемое; к счастью, мы находились в ложбине, а между нами и противником подымалась возвышенность, благодаря чему пули летели над нашими головами.
Толпа меня так грубо толкала со всех сторон, что я чуть не очутился на земле вместе с конем.
Отход наших с передовых позиций и продвижение врага заставили меня провести скверную ночь, которую еще ухудшило следующее обстоятельство. Было 11 часов вечера. Страшно усталый, я растянулся в префектуре Дижона на койке, в это время ко мне явилась депутация, состоявшая из генерала Пелиссье, мэра города, нескольких членов муниципального совета и магистрата, и сообщила, что враг проник внутрь нашего расположения, захватил Талан, а возможно и Фонтен, и что неприятельский полковник от имени генерала, командующего прусскими силами, заявил присутствовавшему там случайно чиновнику, что если до утра Дижон не капитулирует, он будет бомбить город. Имея 64 года от роду и кое-что повидав на свете, не так-то легко дать себя провести. Мне сейчас же стало ясно, что это просто насмешка со стороны неприятельского генерала, упоенного громкими победами прусских армий, одно лишь бахвальство. Однако нельзя было пренебрежительно отнестись к известию, переданному мне авторитетными лицами; тем более, что присутствовавший чиновник, сообщивший указанное известие, по его словам, вечером направился к месту битвы в поисках своего сына, которого считал раненым, натолкнулся на прусского полковника, о котором говорилось выше.
Тут уж моему отдыху настал конец. Я приказал сейчас же запрячь свою карету и отдал всем, кому только было возможно, распоряжение выслать разведчиков, чтобы проверить достоверность полученного известия. Дороги подмерзли, стало скользко, шел снег; для такого инвалида, как я, осмотреть линию форпостов было крайне смелым предприятием. Но иного выхода не было. Разве можно было при таком известии, имея истощенных солдат и столь предприимчивого и отважного врага, оставаться спокойно дома? Собрав в сильное ядро лучших моих людей, что потребовало немало времени, я приказал быть всем наготове к бою еще до наступления дня, а сам спозаранок направился в Моншаппе, нашей первой позиции в сторону врага, где стояли два 12-миллиметровые орудия под защитой батальона мобилизованных солдат. Здесь я не нашел ничего нового; все было в полном порядке. Я немедленно поспешил далее в Фонтен и, наконец, в Талан, но там не было и следа врага. Значит угроза обстрела была со стороны пруссаков пустым хвастовством.
Зато 22-го мы не только не были ими обстреляны, но к вечеру, после еще одного дня сражений, нам посчастливилось прогнать их с позиций, занятых ими накануне вечером, и обратить их в бегство.
Стойкость и упорство в сражениях — вот один из ключей к победе! «Но ведь люди устали, мы все устали и голодны!» — «Да! Ну и что же, идите, ищите себе питание и отдых. А враг будет продвигаться, отнимет у вас пищу, что вы собрали, даст вам отдых… прикладом винтовки». Упорство, стойкость и особенно бдительность — эти качества всегда нужны. Сколько можно сегодня насчитать таких генералов, которые только потому, что они генералы, генералиссимусы, или еще чином повыше, считают, что им излишне наблюдать за ходом сражения вблизи, и довольствуются тем, что получают сведения лишь находясь вдали от огня, отдают приказы своим подчиненным. Ошибка это! Не подвергая себя безрассудно опасности, главнокомандующий должен столь близко, сколь возможно, подойти к центру или объекту поля боя; пусть он поднимается повыше, чтобы его взору открылось большее пространство и он мог бы обеспечить драгоценную срочность, столь необходимую при рассылке приказов и при получении сведений. Впрочем, острый взгляд руководителя боя стоит часто гораздо больше, чем любая информация. День 22 января 1871 г. доказал, что если мы устали от битвы, происшедшей накануне, 21-го, то пруссаки устали еще более и куда больше обессилены, чем мы; хотя они и во второй день были столь же храбры и бесстрашны, как в первый, но начали уже сдавать и это вселило в меня надежду, что 23-го мы сможем отдохнуть от напряжения двух предыдущих дней. 22 января мы потеряли очень заслуженного офицера,
Фаланга пруссаков (прибегаю к словцу, пущенному одним моим заслуженным офицером) была столь велика и сильна, что нам и 23-го грозила опасность быть ею уничтоженными. В середине дня враг угрожал нам атакой на Фонтен, куда были направлены несколько батальонов для ложной атаки; но немедленно вслед за этим на севере, по дороге на Лангр, появились густые колонны пруссаков и другие — фланкирующие, уже двигающиеся с востока в направлении Монмюзар и Сен-Аполлинер. Атака на дороге в Лангр была ужасна и достойна того грозного войска, которое стояло против нас. Почти все наши части, за исключением четвертой бригады, дрогнули; последняя стояла влево от дороги на фабрике, окруженной, к счастью, стеной, в которой мы и устроили бойницы. Несколько сот бойцов организуемой пятой бригады, понесшей большие потери в битве 21-го, также выдержали натиск, находясь на соседней, несколько далее расположенной фабрике, а затем присоединились к четвертой бригаде. Эти части были некоторое время окружены врагом, так как наш правый фланг отступил. Враг установил свою артиллерию на правом холме, господствующем над Пуилли и Дижоном с северной стороны, и метко стреляя, к чему пруссаки нас уже приучили, он за короткий срок заставил нас убрать все орудия центра, установленные на дороге по обеим ее сторонам, получив в ответ от нас лишь несколько залпов: из двух орудий в Монмюзаре, трех в Моншаппе и еще двух, стоящих на окольной к шоссе дороге и справа от шоссе.
На это пришлось пойти, ибо стало очевидно, что эти орудия нельзя оставлять на передовых позициях, которые неприятельская артиллерия безжалостно обстреливала. К заходу солнца наше положение стало критическим, и пруссаки, победители поля, угрожали атакой городу. Нашим отступающим частям мы старались обеспечить позиции за полосой окружения, у крепостных стен, часть которых имела бойницы. Некоторые трусы, дезертировавшие со своих постов, или же те, кто спешил спасти свои денежки, успели уже поднять в городе тревогу и повсюду посеяли страх, требуя как можно скорее поездов для эвакуации.
Наш крайний левый фланг, состоящий в основном из третьей бригады, занимавшей позиции в Талане и Фонтене, видя отступление центра наших войск, бросил своих вольных стрелков на правый неприятельский фланг, чтобы решительным наступлением поддержать своих. Когда стемнело, некоторые отряды мобилизованных частей на нашем правом фланге решительно ринулись на Пуйлли — главная цель сражения, — вновь прогнали врага с захваченной им территории и принудили его отступить за этот замок [412] . Таким образом четвертая бригада, первая, которой принадлежит честь этой битвы, была вырвана из плотного неприятельского кольца, в котором она некоторое время находилась; ей удалось отбить повторные атаки 61-го прусского полка и в рукопашном бою отнять у врага знамя, похороненное под горой трупов.
412
Замок Пуйлли, оставленный нашими в начале битвы, расположен на расстоянии пушечного выстрела от Дижона.
Я видел немало кровопролитных сражений и, конечно, редко созерцал такое огромное количество трупов, нагроможденных на небольшом пространстве, как тогда на севере от того места, на котором находились позиции четвертой и отчасти пятой бригад. Говоря о четвертой и пятой бригадах, выдержавших натиск прусского полка, надо помнить, что это были не полностью укомплектованные бригады, а лишь ядро формирующихся бригад — четвертая насчитывала около тысячи человек, а пятая — менее трехсот.
В первые часы ночи началось окончательное отступление врага. Наконец-то на много дней противник оставил нас в покое в Дижоне, очистив и прилегающие деревни, которые мы заняли. Большинство наших вольных стрелков, которые с честью сражались в этих трехдневных боях, были снова брошены по всем коммуникациям врага в разных направлениях от Сомбернона до Доля, а вторая бригада, оторванная в течение многих дней от наших главных сил, блестяще воевала на севере в окрестностях Лангр.
Не могу закончить свой рассказ о славной битве при Дижоне, не упомянув моего любимого друга и храбрейшего брата по оружию, генерала Бозака.
Утром 21 января этот герой, выходец из Польши, известил меня, что поскольку ходят слухи о приближении пруссаков, двигающихся из долины Сюзон, он намерен лично отправиться в разведку. Взяв с собой несколько человек, он направился в сторону неприятеля, чтобы произвести рекогносцировку местности и обнаружить численность врага. Но увлеченный своей необузданной храбростью, он хладнокровно ввязался в бой с неприятельским авангардом, желая самому прикинуть, какое же нужно количество войск, чтобы было точное соотношение сил; однако увлеченный боем, считая позором бегство, он пал жертвой своей храбрости.