Мемуары
Шрифт:
Любое воинское подразделение должно иметь свою полевую жандармерию. Однако у волонтеров столь сильно презрение ко всякого рода полиции, что весьма трудно и, пожалуй, даже невозможно, ее организовать.
3 ноября с наступлением темноты мы отступили к перевалу Корезе [401] . Остаток ночи мы провели на римской территории, расположившись в остерии и вокруг нее. Несколько командиров сообщили мне, что одна часть бойцов не хочет бросать оружие, а готова снова испытать судьбу, но утром я убедился, что таких не существовало. Утром 4 ноября бойцы сложили на мосту оружие, сдав его, и безоружные перешли через мост на территорию, не принадлежавшую Папскому государству.
401
Мост у Корезе отделял тогда Римскую область от остальной Италии.
Моей
Депутат Криспи, который вместе со мной находился под присмотром конвоя, полагал, что нет никаких оснований подвергать меня аресту. Я держался противоположного мнения, зная с кем имею дело. Приняв к сведению мнение своего друга, поскольку ничего иного не оставалось в обществе конвоиров, я продолжал путь к столице. В пути пришлось столкнуться с обычными неприятностями, на которые власти были мастера: карабинеры, берсальеры, страхи и т. д. Меня везли на всех парах и наконец водворили на мое старое место заключения в Вариньяно [402] , откуда мне разрешили вернуться на Капреру.
402
Гарибальди во второй раз был заключен в крепость Вариньяно, первый раз — в 1862 г. Его продержали там с 5-го по 25 ноября. Все эти три недели правительство Италии искало способ как избавиться — если не навсегда, то надолго — от народного героя; были предложения судить его и… амнистировать. Министр внутренних дел Гуалтерио требовал от Гарибальди, чтобы тот официально заявил, что никогда не покинет Капреру. Разумеется Гарибальди отклонил такое обязательство. Лишь мощный протест представителей различных слоев итальянского общества заставил правительство освободить героя.
Книга пятая
Глава 1
Французская кампания, 1870–1871 гг.
Тем, у кого хватит терпения читать эти строки, я укажу на одно обстоятельство, которое покажется необыкновенным, но оно действительно имело место, и предоставляю самому читателю делать свои заключения.
Если я после своего возвращения в 1848 г. в Италию из Америки не заслужил милости Савойской монархии — это понятно; то, что я вызвал неприязнь к себе со стороны всех ее прислужников — начиная от премьер-министра, генералов армии и до последнего швейцара, тесно связавших свою судьбу с этой монархией, — это тоже было нормальным явлением, учитывая положение вещей и этих людей.
Но я не могу объяснить себе, чем вызван немилостивый прием, оказанный мне людьми, которые по праву называются светочами новейшего периода итальянского Рисорджименто, чьи заслуги в этой области общепризнанны, как например, Мадзини, Манин, Гуеррацци и некоторых их друзей [403] .
Такая же участь постигла меня и во Франции в 1870 и 1871 годах. И тем не менее, подобно Италии, я и во Франции встретил со стороны населения восторженный прием, конечно, далеко превосходящий мои заслуги.
403
Об этом автор подробно говорит в пятой и восьмой главах второй книги.
Правительство национальной обороны, состоявшее из трех честных людей, вполне заслуживающих доверия страны, правда, приняло меня, навязанного ему в силу событий, но холодно и с явным намерением, как это неоднократно бывало в Италии, лишь использовать мое бедное имя, а по существу лишить меня необходимых средств и возможностей, которые могли бы сделать мое содействие полезным. Лично Гамбетта, Кремье, Гле-Бизуан [404] были со мной приветливы, но как раз Гамбетта, от которого я должен был ожидать, если не личной симпатии, то по меньшей мере активной и энергичной помощи, в течение долгого, столь драгоценного времени,
404
Гамбстта, Крсмье и Гле-Бизуан. представляли собой так называемую правительственную делегацию в Туре. Правительство же, состоявшее из двенадцати человек, находилось в осажденном прусской армией Париже. Правительственная делегация была послана в Тур для организации обороны сражающейся Франции, так как правительство
Парижа было оторвано от провинций и не могло обеспечить руководство обороной. Это правительство Национальной обороны, которое, по меткому замечанию Гарибальди, стыдилось объявить себя республиканским, было создано 4 сентября 1870 г. после поражения французской армии при Седане и взятия в плен Наполеона III.
В первых числах сентября 1870 г. было провозглашено временное правительство Франции. Уже 6-го я предложил свои услуги этому правительству, которое всегда стыдилось открыто объявить себя республиканским. Целый месяц я не получал ответа от французского правительства; драгоценное время, в течение которого можно было многое сделать, было потеряно или сделаны пустяки. И здесь уместно повторить: народы, являющиеся хозяевами своей судьбы, как это произошло во Франции и Испании в сентябре [405] , последовательно допускают огромную ошибку, не ставя во главе правительства одного честного человека — пусть его именуют диктатором или еще как-нибудь. Но обязательно одного, единственного; не следует прибегать к правительству со многими избранниками, особенно учеными мужами, которые большую часть своего времени тратят на резолюции, вместо того, чтобы быстро действовать, как того требуют обстоятельства.
405
Гарибальди имеет в виду буржуазную революцию в Испании в сентябре 1868 г., в результате которой королева Изабелла II бежала и было создано временное правительство.
Во Франции дело обстояло еще хуже: вместо одного правительства, с участием многих лиц, было два [406] . И все знают, каковы были результаты этой порочной системы. Будь избрано одно правительство, то, несомненно, оно и генеральный штаб действовали бы согласованно, т. е. дело обстояло бы так, как у пруссаков, что дало им огромное преимущество над противником. И вместо Вавилона [407] Франция имела бы сильное правительство.
Лишь в начале октября я узнал, что Франция приняла мое предложение; этим я обязан одному только генералу Бордону, приехавшему за мной на Капреру на пароходе «Вилль де Пари», где капитаном был Кудрей. На этом пароходе я отправился в Марсель, куда прибыл 7 октября 1870 г.
406
См. прим. 2 к этой же главе.
407
Вавилон — аллегория неразберихи, суматохи (по библейскому сказанию — попытка построить в Вавилоне башню до небес).
Эсквиро, префект этого прославленного города, и восторженное население устроили мне торжественный прием; меня уже ждала телеграмма временного правительства из Тура, вызывавшая меня немедленно туда. Приехав в Тур, я нашел там Кремье и Гле-Бизуана — оба они очень симпатичные и, полагаю, честные люди, но не того калибра, однако, чтобы спасти Францию от того ужасного несчастья, в которое вверг ее Бонапарт; к тому же они были приверженцами порочного образа правления, при котором, даже обладая способностями и желанием сделать что-либо хорошее, это совершенно невозможно. Гамбетта, прилетевший на следующий день на воздушном шаре, привел в движение инертную до этого правительственную машину, оживил ее, раздобыл огромные средства. Но и ему оказались не по плечу имевшие место события — то ли по причине порочного правительства, ошибочно доверившего руководство создающейся новой армией тем же деятелям империи, которые погубили прежнюю армию; то ли из-за отсутствия должного опыта в столь ужасающих обстоятельствах.
В Туре я потерял много времени из-за нерешительности правительства и намеревался уже вернуться домой, так как понял, что оно, как я уже говорил, хочет только использовать мое бедное имя и ничего более.
Мне собирались предложить заняться организацией нескольких сотен итальянских волонтеров, находившихся в Шамбери и Марселе. В конце концов, после долгих пререканий с этими синьорами я, наконец, отправился в Доль, чтобы собрать представителей многих национальностей, которые должны были образовать ядро будущей Вогезской армии.