Мемуары
Шрифт:
— Через три дня начинается съезд. Конечно, теперь вы не успеете сделать большой фильм — возможно, на следующий год, — но вы должны поехать в Нюрнберг, чтобы набраться опыта и попытаться снять то, что возможно без подготовки.
Фюрер прошелся по комнате и продолжил:
— Вероятно, доктору не сообщили о моем желании, я лично попрошу его помочь вам.
Боже мой, знал бы Гитлер, насколько невозможно мое сотрудничество с Геббельсом. У меня же не было никакого желания рассказывать об отвратительных выходках его министра. Кроме того, я все больше теряла мужество, чтобы возражать.
Гитлер попрощался, последними его словами были: «Выше голову, все будет хорошо. Уже сегодня получите всю необходимую информацию».
Фюрер явно не понимал, насколько несчастной должна
Приехав домой, я нашла в почте письмо от руководства киностудии УФА, в котором сообщалось, что проект фильма «Мадемуазель Доктор» не может быть реализован. Министерство обороны запретило съемки шпионских фильмов. Как обухом по голове ударили! Я была в отчаянии.
В уведомлении отдела кино содержалось приглашение в Нюрнберг. Мне надлежало связаться с ними. На руках у меня не было ни договора, ни какого-либо письма, из которого бы следовало, что Гитлер поручил мне снимать на партийном съезде фильм. Я предполагала, что теперь это будет урегулировано на месте. Лично я там никого не знала. Когда я представилась одному из ответственных лиц Министерства пропаганды, господину Фангауфу, [217] чтобы обсудить с ним возникшие вопросы, он заявил, что ему ничего не известно. Я чувствовала исходившую от него глубокую враждебность и не стала вступать ни в какие споры. Что мне делать? У меня не было ни оператора, ни пленки. Лучшим решением было бы уехать.
217
Фангауф Эберхард — технический руководитель съемок фильма «Победа веры».
Пока я размышляла и казалась себе совершенно беспомощной, со мной заговорил молодой человек. Это был Альберт Шпеер, [218] архитектор, проектировавший здания для партийного съезда. Он с самого начала был мне симпатичен, и мы сразу нашли общий язык. Когда я рассказала ему о поручении Гитлера и бойкоте Минпропа, Шпеер посоветовал не сдаваться:
— Вы должны попытаться, я помогу вам.
И действительно, ему удалось устроить так, что немедленно прибыл молодой кинооператор. Ему, правда, еще ни разу не доводилось снимать материал для большого фильма, да и была у него всего-навсего переносная камера, но он казался способным — потом это подтвердилось. Его звали Вальтер Френтц, впоследствии он стал одним из лучших моих операторов. Потом удалось по телефону пригласить еще двоих, в том числе и Зеппа Алльгайера, опытного оператора, снявшего первые горные фильмы Фанка. Кинопленку я получила от фирмы АГФА, с которой у меня сложились хорошие отношения еще со времен «Голубого света». Так как никто мне не помогал, я позвонила отцу и попросила отпустить на шесть дней брата Гейнца — у меня ведь не было даже ассистента. Кроме того, отцу пришлось дать мне взаймы, чтобы я могла начать работу. Когда мы приступили к съемкам, штаб наш состоял из пяти человек: троих кинооператоров, моего брата, ведавшего финансами, и меня. Ситуация анекдотичная.
218
Шпеер Альберт (1905–1981) — немецкий архитектор и национал-социалистический политик. Осуществлял задание Гитлера по превращению Берлина в «настоящую и истинную столицу рейха». С 1942 г. — рейхсминисгр по вооружению и военной промышленности. Некоторое время считался второй важной персоной в Третьем рейхе. Единственный из обвиняемых Международного военного трибунала в Нюрнберге, кто признал свою вину за преступления фашистского режима. Осужден трибуналом к 20 годам заключения. Написал мемуары «Внутри Третьего рейха» (1970).
В первый день мы снимали только старые, украшенные флагами и гирляндами дома Старого города и еще не законченные трибуны. Со второго дня съемки стали сплошной мукой. Отовсюду,
219
Гесс Рудольф (1894–1987) — заместитель фюрера по партии, «нацист № 3». Осужден Нюрнбергским трибуналом к пожизненному заключению в берлинской тюрьме Шпандау, где и скончался.
— Один из наших штурмовиков передал мне, будто вчера в середине дня в погребке ратуши, где вы сидели за столом с господином Шпеером и статс-секретарем Гуттерером, вы громко заявили, что фюрер будет плясать под вашу дудку, а также высказали критические замечания в его адрес. Я должен предупредить, чтобы впредь вы не смели говорить о фюрере в такой непочтительной манере.
— Вы считаете, я способна на подобное?! — возмущенно воскликнула я.
Гесс сказал:
— Человека, который сообщил мне об этом, я знаю, он не лжец и не мог такое придумать.
— Но это гнусная ложь! — Я была вне себя от ярости. — Я не произнесла ни слова о Гитлере.
Гесс пренебрежительно бросил:
— В устах актрисы подробные выражения меня не удивляют… но, — добавил он уже более спокойно, — само собой разумеется, я опрошу господ Шпеера и Гуттерера как свидетелей.
Не попрощавшись, я вышла из помещения, громко хлопнув дверью.
До сих пор мне еще не приходилось сталкиваться с подобными интригами. Этот случай потряс меня настолько, что я целый день не выходила из гостиницы. Мало утешало и то, что на следующий день Шпеер и Гуттерер сказали мне, что Гесс им поверил и извинится передо мной. Куда я попала? Какие козни тут затеваются против меня? Вполне возможно, что за этим стоял Геббельс. Операторы рассказывали, что всякий раз, когда они собирались начать съемку, он демонстративно поворачивался спиной.
Из-за этих волнений в последний вечер в Нюрнберге у меня случился нервный криз. Я упала в обморок и, когда очнулась, увидела, что у кровати стоят брат, врач и человек в партийной форме. Когда он назвал свое имя, у меня мурашки пошли по коже — это был Юлиус Штрейхер, вождь франконцев и издатель гнусной антисемитской газетенки «Штюрмер». Именно он позвал врача и казался очень озабоченным моим состоянием. После того как доктор обследовал меня и ушел, я сказала Штрейхеру:
— Как вы только можете выпускать такую ужасную газету, как «Штюрмер»?
Штрейхер рассмеялся и ответил:
— Газета писана не для таких умных людей, как вы, а для сельского населения, чтобы даже крестьянские девушки знали разницу между арийцами и евреями.
— Тем не менее то, что вы делаете, ужасно, — ответила я.
Все еще продолжая смеяться, он, прощаясь, сказал:
— Желаю вам быстро поправиться, фройляйн Рифеншталь.
Партийный съезд закончился, уже уехали и три моих оператора. Доктор прописал мне отдых и максимальную осторожность. Но как я могла оставаться спокойной? Я стояла перед грудой развалин. Моя блестящая карьера танцовщицы, актрисы и начинающего продюсера в Германии, казалось, подошла к концу. Ибо противостоять власти министра пропаганды, которому подчинялись вся германская кинопромышленность, театры и пресса и который — как отвергнутый любовник — начал ненавидеть меня, не было никаких шансов.
Едва я успела возвратиться в Берлин, меня пригласили в рейхсканцелярию. Как и в прошлый раз, я была единственной женщиной среди сидящих за большим столом, и снова тон задавал фюрер, которому временами вторил доктор Геббельс, к моему ужасу, на сей раз присутствовавший на обеде. Когда стол убрали, меня, как и при первом приглашении, провели в уже известную мне соседнюю комнату. Через некоторое время в ней появился Гитлер в сопровождении министра пропаганды.
Последовала неприятная сцена. Невыносимое напряжение, я и Геббельс пытались скрыть от Гитлера.