Men from the Boys, или Мальчики и мужчины
Шрифт:
На этот раз на бетонной лестнице не было ни души. Я ускорил шаг, слыша отдаленные крики и смех. Квартиры иногда были пустыми, но никогда тихими. И тут я увидел у основания лестницы его, лежащего на животе и жующего потерявший форму теннисный мячик.
Тайсон.
— Хорошая собака, — сказал я, перешагивая через него и одновременно нажимая кнопку ключа от машины. Машина издала короткий сигнал, оранжевые фары дважды вспыхнули. О, поехали отсюда поскорее, словно говорили они.
Но Тайсон утробно заворчал, вскочил и обхватил мое бедро мощными передними лапами. При этом он неистово переступал задними лапами
— Плохая собака, — проговорил я и направился к машине.
Тайсон поволокся за мной, вцепившись в штанину, словно желая никогда со мной не разлучаться.
Я вернулся домой, когда церковный колокол в отдалении начал бить полночь.
Я немного помедлил перед дверью, вставив ключ в скважину, успокаивая дыхание и чувствуя, что мне уже за сорок.
Моя голова разрывалась от вопросов. Прожил ли я больше лет, чем мне еще предстоит прожить? Будет ли у меня когда-нибудь другая работа? Что сказать жене? Что сказать в химчистке?
В доме было темно. Но это не была заброшенная, пустая темнота, как в квартире у Кена. Это была темнота сна, отдыха, покоя, уютно сопящих под одеялами детей. Я почувствовал себя счастливым и постарался войти как можно тише.
Мимоходом я бросил на себя взгляд в зеркало, висящее в прихожей. Даже несмотря на то, что весь свет был выключен, я заметил ссадины и припухлости на лице, словно я брился хлебным ножом. Один глаз закрыт. Спереди на рубашке кровь. На штанине джинсов остались следы любви Тайсона. Я тряхнул ногой, сморщившись от отвращения. Моя картонная коробка вся разлезлась. Я тупо уставился на нее, не понимая, почему до сих пор не выбросил.
Я слушал спящий дом, мое тяжелое дыхание, казалось, могло всех перебудить, и я чувствовал себя какой-то ночной тварью.
Затем я вошел в гостиную и включил свет.
Они все были там, ожидая меня с шампанским, широкими улыбками и подарками. Ждали, когда я приду домой с работы. Ждали, чтобы отпраздновать день, когда я родился.
Моя жена. Моя прекрасная жена. Моя старшая дочь, выглядящая совсем взрослой девушкой. Моя младшая дочь, которая изо всех сил боролась со сном в столь поздний час. Кен Гримвуд в полосатом галстуке и пиджаке. Синг Рана. И даже Джина, с улыбкой, которую я помнил, улыбкой, которую я знал, хотя наш брак увенчался сокрушительным крахом, хуже которого быть не может. И мой сын, стоящий рядом со своей матерью, инстинктивно наклоняющий голову вперед, так, чтобы льняная челка закрывала ему глаза.
И все улыбались. Я видел, как застыли их улыбки, когда они получше разглядели мою разукрашенную физиономию и запачканную одежду.
Сид вышла вперед, держа в руке именинный пирог с укрепленными на нем свечами, которые трещали так, словно в любой момент могли взорваться, и в этот миг церковный колокол отмерил последний удар.
«Мне сорок, — подумал я. — Как это случилось?»
— Сюрприз, — сказала моя жена.
II
ВЕСНА.
ЕСЛИ БЫ Я БЫЛ МАЛЬЧИКОМ
10
Они
Вечеринка проводилась на тридцатом этаже блестящего стеклянного здания, высоко над рекой. Это были последние благополучные годы, прежде чем все вокруг опустошит финансовый кризис. Настанет время, когда многие из этих мужчин — в основном здесь присутствовали мужчины — понесут из этого здания свои пожитки в старых коробках из-под шампанского от «Берри бразерс». Но все это свершится в необозримом будущем. Сегодня вечером они отмечали свои премии. А компания моей жены обслуживала банкет.
Сид возникла рядом со мной, улыбнулась и сжала мне руку.
— Хочешь, чтобы я принес еще вегетарианской самсы? — спросил я.
Она легонько хлопнула меня по заду.
— Сначала унеси пустую посуду, — сказала она.
Они привыкли, что им прислуживают, эти люди, и они едва замечали меня, когда я пробирался между ними, собирая тарелки, усыпанные палочками от шашлычков-якитори и крупинками риса от суши. Просто парень в фартуке. Ничего особенного. Не такой, как они.
Я взял стопку грязных тарелок и понес на кухню. Вы не поверите, но на тридцатом этаже этой сверкающей вавилонской башни имелась кухня. По-видимому, они обедали и ужинали здесь, в залах заседаний. Иногда эти важные шишки не беспокоились о том, чтобы спуститься в ресторан. Это был другой мир.
Я плечом открыл дверь и внезапно остановился, держа в руках тарелки. Я увидел в окне свое отражение. Отсюда открывался восхитительный вид на Лондон. Глядя на него, вы бы подумали, что на земле нет ничего прекраснее и романтичнее, чем вид большого вечернего города. Лондон сверкал, как сокровищница Господня.
Но я ничего этого не видел. Ничего. Я видел только себя.
И я почувствовал это — почувствовал, как это бывает, когда ты сверху смотришь на город, а он, кажется, зовет тебя, и отвечает на все вопросы, и говорит — сделай шаг из окна, просто сделай его, упади и лети в воздухе, просто прыгни. То, что чувствует каждый, глядя на тротуар с большой высоты.
Или только я так чувствую?
Я ощутил, что задыхаюсь. Сразу, мгновенно. Как человек, утопающий в собственной жизни. О, мать твою, подумал я. Только этого мне не хватало. Паническая атака.
Сид вошла на кухню, взяла поднос с самсой и взглянула на меня.
— Гарри, — окликнула она. — Все в порядке?
Но я не ответил.
Я просто стоял, держа в руках тарелки и глядя на человека в стекле, и пытался перевести дыхание, и думал, что у меня сердечный приступ. Она вышла, встревоженно оглядываясь на меня. Мокрый от пота и задыхающийся, я не двигался с места.
Человек в стекле смотрел на меня, словно тень моего бывшего «я».
Из-за мальчика я стал хорошим человеком, думал я. Из-за мальчика я был более терпелив и менее эгоистичен, был добрее. Из-за мальчика я стал зрелым человеком. Из-за мальчика я научился ставить другого выше себя. Мальчик научил меня любить.
А теперь мальчика у меня забрали. Прошло два месяца с тех пор, как он переехал к Джине. Прошло почти две недели с тех пор, как я виделся с ним, — на Рождество он приезжал к нам и вернулся к Джине на второй день Рождества.