Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки
Шрифт:
К двум изложенным теоретическим позициям тесно примыкает третья, в силу которой благосостояние общества требует надлежащего отправления правосудия; допущение же релевантности юридической ошибки сделало бы достижение такой цели невозможной задачей. [655] Собственно говоря, возражения, применимые и к остиновскому, и к холмсовскому построениям, приложимы и в данном случае, являющемся в какой-то мере объединением этих двух взглядов.
Наиболее же серьёзную разработку учение о нерелевантности error juris в новых условиях жизни общества получило у Джерома Холла. Согласно его точке зрения, максима ignorantia juris покоится на двух основаниях, в своём единстве «требуемых для поддержания правовой системы». [656]
655
См.: Wharton’s Criminal Law. P. 390–391; Perkins R.M. Criminal Law. P. 811–812; Burdick W.L. Op. cit. P. 235–236; Barnes H. Op. cit. P. 233–234.
Ср.: «Норма основывается на публичной необходимости. Благосостояние общества, безопасность государства зависят от её применения. Если лицо, обвинённое в преступлении, могло бы спрятаться за щитом основания защиты, сводящегося
Ср. также схожие английских суждения: Regina v. Barronet & Allain, Dears. 51, 169 Eng. Rep. 633, 636 (Q.B. 1852) (per Earle, J.) (признание релевантности юридической ошибки было бы весьма опасной практикой, поскольку «делом громадной важности является единообразное отправление правосудия»); Blackpool Corporation v. Locker, [1948] 1 K.B. 349, 361 (per Scott, L.J.) (максима ignorantia juris есть «работающая гипотеза, на которой покоится правление закона в британской демократии»),
656
Hall J. General Principles… Р. 357.
Первым из них является принцип законности, применение которого к учению о юридической ошибке таково. Если допустить релевантность даваемой человеком интерпретации права (ошибочно ли воспринимаемого либо же незнаемого в целом), то это «подразумевало бы, что значение права определяется не объективно, но тем, что индивид понимает под ним». [657] Однако «правовой порядок подразумевает отвержение такой возможности», противопоставляя «объективное – субъективному, судебный процесс – индивидуальному мнению, официальное – обывательскому и авторитетные суждениям о том, что есть право – неавторитетным». [658]
657
Ibid. Р. 353.
658
Ibid.
Вторым основанием, по мнению Джерома Холла, является то, что «нормы уголовного права включают и отражают определённые базисные моральные принципы» и «признать незнание права как основание защиты противоречило бы этим ценностям». [659] Далее он продолжает, обосновывая объективный подход к оценке преступного поведения:
«Суждения-ценности, заключённые в уголовном праве, подразумевают, что всякое поведение, которое попадает в его орбиту, как бы оно ни было мотивировано, является дурным.
659
Ibid.
… В сумме, mens rea включает скорее объективные, чем субъективные оценки; но постольку, поскольку нормальные лица в любой данной культуре имеют общие позиции по отношению к элементарным интересам, защищаемым уголовным правом, то справедлив вывод о том, что совершающий объективно дурной акт обычно знает о том, что его поведение является аморальным». [660]
При всей внешней фундированности концепции, выдвинутой Джеромом Холлом, она едва ли разрешает все вопросы, связанные с максимой ignorantia juris.
660
Ibid. Р. 355, 357.
Так, во втором основании, приводимом Джеромом Холлом, слишком большое значение придаётся объективной оценке отражённых в законодательстве базисных этических принципов, в то время как в праве (а в уголовном особенно) преимущественно должна оцениваться субъективная моральная составляющая содеянного. Поясняя эту мысль, можно сказать, что хотя вполне справедлива мысль Джерома Холла, по которой признание релевантности error juris означало бы противоречие воплощённым в праве объективным исходным этическим ценностям (в данном случае – тезису о моральной упречности преступления уголовного запрета), но справедлива она лишь в том случае, если считать такие ценности самодостаточным базисом для осуждения человека несмотря на то, что им морально невиновно были нарушены границы запрещённого. В конечном счёте, решение поставленного вопроса зависит от выбора основы уголовного наказания: если рассматривать объективные моральные ценности, заключённые в уголовном праве, как предопределяющие то, что любое поведение, противоречащее им, автоматически и неопровержимо становится преступным, т. е. судить человека с объективных позиций «установленных этических суждений сообщества» [661] , тогда безусловная нерелевантность юридической ошибки очевидна. Если же рассматривать содеянное с субъективных позиций, тогда лишь знаемое и, следовательно, морально виновное преступление через объективные этические ценности оправдывает наказание индивида и с необходимостью предопределяет частичную релевантность error juris. И, как результат изложенного, сфера такой релевантности изначально и исходно ограничена ситуациями, в которых криминализировано поведение, являющееся морально безупречным вне аспекта его запрещённости уголовным законом, поскольку лишь здесь объективные этические ценности, заключённые в последнем, могут разойтись с субъективными представлениями о правом и неправом. В конечном счёте, к этому приходит и Джером Холл, допускающий de facto релевантность юридической ошибки в приложении к незначительным преступлениям, где, по его мнению, знание о запрещённости поведения является сущностным условием аморальности последнего и, как следствие, не только подлежащим доказыванию элементом преступления, но и «единственным рациональным базисом для уголовной ответственности в таких ситуациях» [662] .
661
Ibid. Р. 355.
662
Ibid. Р. 374; ср. также: Ibid. Р. 372–376.
Что же касается
663
Fletcher G.P. Paradoxes in Legal Thought // Columbia Law Review. N.Y., 1985. Vol. 85, № 6. P. 1271.
Исследовав доктринальные обоснования, данные максиме ignorantia juris в конце XIX – первой половине XX вв., нельзя не отметить следующего. В приведённых позициях отражается попытка защитить нерелевантность юридической ошибки на ином базисе, нежели чем презумпция всеобщего знания уголовного законодательства, чья практическая природа как tour de force не могла восполнить её теоретической неудовлетворительности. Они, далее, тоже носят доктринально дискуссионный характер. Бесспорно, критику изложенных взглядов можно, в свою очередь, также подвергнуть придирчивому анализу, отстаивая максиму ignorantia juris в абсолютном виде. Однако при всём при том нельзя игнорировать тот факт, что в первой половине XX в. как следствие изменений в уголовном праве непреложность максимы ignorantia juris была поставлена на практике под сомнение с допущением в ряде случаев релевантности юридической ошибки, и правильное понимание таких исключительных ситуаций отображает концепцию mentes reae в некоторых её немаловажных аспектах.
Однако до обращения непосредственно к данным казусам, оговоримся о следующем. Понятие «юридической ошибки» потенциально включает в себя множество ситуаций, различающихся между собой. Прежде всего, это связано с разграничением error juris на незнание о праве и на собственно юридическую ошибку или ошибку в праве (связанную с неверной интерпретацией закона). Далее, в структуре ошибки в праве также можно выделить несколько групп случаев: во-первых, лицо могло само неправильно интерпретировать закон; во-вторых, оно могло прибегнуть к помощи юриста, чей совет о непреступности поведения оказался неверным; и, в-третьих, оно могло при выборе варианта своих действий основываться на ранее вынесенном судебном решении, которое впоследствии, при разрешении уже его дела, признаётся ошибочным, так что поведение, ранее не являвшееся уголовно наказуемым, становится таковым.
Рассматривая уже с точки зрения предложенного деления практику применения максимы ignorantia juris в конце XIX– первой половине XX вв., можно отметить следующее.
Незнание о существовании уголовного закона, запрещающего конкретное поведение, должно бы, на первый взгляд, являть собой классический образец нерелевантности юридической ошибки.
Тем не менее, в 1930-х гг. Верховный Суд Соединённых Штатов счел возможным применить в таком случае иной подход [664] . Рассматривая дело Г. Мёдэка, осуждённого за непредставление информации о налоговых вычетах, суд столкнулся с ситуацией, в которой обвиняемый утверждал, что он добросовестно не знал о своей указанной обязанности, считая предоставление информации равнозначным подвержению себя риску самообвинения, привилегия от коего гарантирована V поправкой к Конституции Соединённых Штатов. [665]
664
См.: United States v. Murdock, 290 U.S. 389 (1933).
665
См.: Ibid, at p. 391.
Основываясь на обстоятельствах дела, Верховный Суд решил, что, принимая во внимание, во-первых, истолкование термина «преднамеренно» (willfully) в тексте закона как обозначающего совершение деяния с «плохой целью», «нечестно» либо же с «дурным намерением» [666] , а также, во-вторых, усложненность налогового законодательства, [667] невозможно допустить, «чтобы лицо, bona fide неправильно понимающее свою ответственность за неуплату налогов, bona fide неправильно понимающее свою обязанность подавать налоговую декларацию или bona fide неправильно воспринимающее истинность фактов, сообщаемых им, становилось преступником в силу простого отсутствия у него соответствия предписанному стандарту поведения». [668] Тем самым было положено начало так называемому «налоговому» изъятию из максимы ignorantia juris, в силу которому для осуждения лица за то или иное преступление из налоговой области, обвинение должно доказать, что обвиняемый знал об уголовной наказуемости конкретных своих действии [669] . Как можно заметить, в основу решения суда подразумеваемо заложен тезис о моральной неупречности лица, совершающего без «дурного намерения» очевидно морально нейтральный поступок (в данном случае – отказывающегося раскрыть информацию из страха перед самообвинением) в отсутствие знания о его запрещенности уголовным законом [670] .
666
Ibid, at р. 394, 398.
667
См.: Ibid, at р. 396.
668
Ibid.
669
См. подр.: Yochum M.D. Op. cit. Р. 640–650; Travers M.L. Mistake of Law in Mala Prohibita Crimes // The University of Chicago Law Review. Chicago, 1995. Vol. 62, № 3. P. 1303–1305.
670
Схожие принципы легли в основу ряда решений судов штатов, посвящённых релевантности юридической ошибки в сфере предпринимательской деятельности (так, см., напр.: Commonwealth v. Benesch, 290 Mass. 125 (1935) (на основе ряда прецедентов судов иных штатов можно утверждать, что в преступлении malum prohibitum от обвинения требуется доказать знание о неправомерном характере действий или, иначе, знание о существовании права и намерение его нарушить; соответственно, отсутствие знания о нелегальном характере действий в области выпуска ценных бумаг исключает уголовную ответственность)).