Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки
Шрифт:
«Если присяжные не убеждены в том, что он фактически ожидал этого (т. е. наступления тяжкого телесного вреда. – Г.Е.) тогда намерение, необходимое для образования злого умысла, не следует… считать доказанным. Этот чисто субъективный подход подразумевает, что если обвиняемый скажет, что он фактически не думал о последствиях, и присяжные сочтут, что это может быть правдой, то он может рассчитывать на оправдание по обвинению в тяжком убийстве». [1143]
1143
Ibid, at р. 326.
Палата Лордов, напротив, восстановила осуждение Дж. Смита за тяжкое убийство, увязав в своём решении констатацию злого предумышления с неопровержимой презумпцией mens rea, возникающей из объективных обстоятельств содеянного:
«Как только… присяжные убеждены относительно этого (т. е. совершения подсудимым неправомерного и волимого насильственного деяния по отношению к кому-либо. – Г.Е. \ не имеет значения, что обвиняемый в реальности ожидал в качестве возможного результата и ожидал ли он вообще что-нибудь… В силу предположения, что он именно так ответственен за свои действия, единственный вопрос заключается в том, являлось ли неправомерное и волимое деяние
1144
Ibid, at р. 327 (per Viscount Kilmuir, L.C.).
Чуть ранее, в 1956 г., Уголовно-апелляционный суд также признал допустимость обязательной окончательной презумпции mens rea в контексте злого предумышления, требуемого для тяжкого убийства, указав на допустимость инструктирования присяжных в терминах такой презумпции и обосновав это тем, что «тест должен применяться ко всем одинаково, и единственная мера, которая может быть употреблена в этих вопросах (т. е. в вопросах о mens rea. – Г.Е.), сводится к тому, чего ожидал бы или не ожидал бы разумный человек (курсив мой. Г.Е»., Regina v. Ward, [1956] 1 Q.B. 351, 356 (per Lord Goddard, C.J.). Данное решение было подвергнуто критике именно из-за одобрительного восприятия им неопровержимой презумпции mens rea (см.: Note, Objective test in murder cases // The Law Quarterly Review. L., 1956. Vol. 12, № 286. P. 166168).
Решение по делу Дж. Смита, как уже мимолётно отмечалось ранее, вызвало волну критицизма, прокатившуюся от берегов Ирландии [1145] до берегов Австралии [1146] и не утихающую в какой-то мере вплоть до сегодняшних дней. [1147] По мнению Глэнвилла Л. Уильямса, решением Палаты Лордов в структуру mens rea тяжкого убийства была возвращена идея конструктивного злого умысла «на основе “объективного” критерия», [1148] т. е. злого умысла, создаваемого не реальным личным настроем ума индивида, а могущим не совпадать с предвидением конкретного обвиняемого предвидением «разумного человека», которое небрежно по природе, но отнюдь не намеренно. [1149] Сложно судить, насколько такой подход справедлив (особенно учитывая, что английские суды в 1960-х гг. – как то и было предсказано в одном из комментариев решения по делу Дж. Смита [1150] – избегали следовать последнему [1151] ), но доктрина, в сущности, «обрушилась» на единственное «вопиющее предложение в решении по делу Смита, устанавливающее неопровержимую презумпцию намерения против лица, обвинённого в тяжком убийстве», [1152] – «не имеет значения, что обвиняемый в реальности ожидал в качестве возможного результата и ожидал ли он вообще что-нибудь». [1153]
1145
Cp. критику решения по делу Дж. Смита в ирландской практике: Consultation Paper on Homicide: The Mental Element in Murder. P. 10–11, 19.
1146
Решение по делу Дж. Смита подверглось в австралийской судебной практике уничтожающей критике, и привело к отказу австралийских судов от принципа жёсткого следования английским прецедентам. В решении 1963 г. по делу Паркера Высокий Суд Австралии, возвращаясь к тезису, сформулированному им же несколькими годами до того (см. ранее, сн. 746), следующим образом отозвался о позиции, занятой Палатой Лордов: «… Это (т. е. упомянутое решение 1952 г. по делу Стэплтона. – Г.Е.) было вынесено несколько лет прежде решения по делу Смита, которое, как представляется, единственно к большому несчастью подтвердило наблюдение (о природе презумпции mens rea, высказанное в решении по делу Стэплтона. – Г.Е.). Я говорю «к большому несчастью», поскольку, я полагаю, оно создаёт критическую ситуацию в нашем отношении, отношении доминиона, к такому судебному источнику права, как английские прецеденты. До сих пор я полагал, что мы должны следовать решениям Палаты Лордов, жертвуя нашими собственными решениями и делами, разрешёнными здесь, однако, внимательно изучив дело Смита, я думаю, что мы не можем придерживаться такой позиции или образа действий. В решении сформулированы положения, которые, я верю, неправильно поняты и неверны. Они же фундаментальны и они же являются положениями, которые я никогда не могу заставить себя принять… Я думаю, дело Смита никоим образом не должно использоваться как прецедент в Австралии… Я уполномочен всеми остальными членами Высокого Суда заявить, что они разделяют [эту] точку зрения…», Parker v. The Queen, (1963) 111 C.L.R. 610, 632–633 (per Dixon, C.J.).
Cp. также критику решения по делу Дж. Смита в австралийской практике: Roulston R.P. Op. cit. P. 13–14; Emmerson D.McL. Case Notes, Director of Public Prosecutions v. Smith (Presumption of Intention) // Melbourne University Law Review. Melbourne, 1961. Vol. 3, № 1. P. 73–76; Intention, Recklessness and Moral Blameworthiness… P. 8–11, 16–18.
1147
См., напр.: Williams G.L. The Mental Element in Crime. P. 84–91, 101–111, 117121; Note, Subjective or objective test of presumption in murder cases // The Law Quarterly Review. L., 1961. Vol. 77, № 305. P. 1–5; Cross R. The Mental Element in Crime // The Law Quarterly Review. L., 1967. Vol. 83, № 330. P. 215, 220, 224–228; Note, The Law Commission’s Report on Imputed Criminal Intent H The Law Quarterly Review. L., 1967. Vol. 83, № 331. P. 321–323] Halpin A.K.W. Intended Consequences and Unintentional Fallacies // Oxford Journal of Legal Studies. Oxford, 1987. Vol. 7, № 1. P. 104–105; Goff R. Op. cit. P. 34–36, 55; Williams G. The Mens Rea for Murder: Leave it Alone // The Law Quarterly Review. L, 1989. Vol. 105, № 3. P. 392–395; Intention, Recklessness and Moral Blameworthiness… P. 7–11, 16–18.
1148
Williams G.L. The Mental Element in Crime. P. 101; cp.
1149
Cp.: «… Максима (согласно которой лицо презюмируется намеревающимся относительно естественных последствий своего деяния. – Г.Е.) равносильна высказыванию, что последствие намеренно, хотя оно и не желаемо и даже не предвидимо как возможное или вероятное, при условии, что оно было вероятно фактически, т. е. что разумный человек предвидел бы его как вероятное. Если принять такой взгляд, его следствием станет разрушение субъективной дефиниции намерения и стирание линии между намерением и небрежностью. Когда обвиняемый признаётся виновным за причинение ущерба по небрежности, это имеет место потому, что разумный человек предвидел бы ущерб. Далее, если разумный человек предвидел бы его, он должен быть вероятным последствием поведения обвиняемого. Если же он является вероятным последствием его поведения, тогда обвиняемый, согласно максиме, презюмируется намеревающимся относительно него. Таким образом, все такие случаи небрежного поведения превращаются в случаи намеренного поведения» (см.: Williams G.L. Criminal Law: The General Part. P. 78).
1150
См.: Note, Subjective or objective test of presumption in murder cases. P. 4–5.
1151
См. подр.: Williams G.L. The Mental Element in Crime. P. 109–110.
1152
/Ь/с/. P. 102.
1153
Director of Public Prosecutions v. Smith, [1961] A.C. 290, 327 (per Viscount Kilmuir, L.C.).
Как следствие этой критики, английский парламент в 1967 г. аннулировал прецедентную значимость рассматриваемого решения, установив в ст. 8 Закона об уголовном правосудии следующее:
«Суд или присяжные при установлении того, совершило ли лицо правонарушение,
(a) не должны быть юридически обязаны заключать, что оно намеревалось относительно результата или предвидело результат своих действий только по причине того, что последний является естественным и возможным последствием этих действий; но
(b) должны решать, намеревалось ли оно относительно такого результата или предвидело такой результат, принимая во внимание все доказательства и делая такие выводы из доказательств, что кажутся подходящими в [данных] обстоятельствах». [1154]
С принятием данной нормы презумпция mens rea (или, если говорить точнее, презумпция такой формы mens rea, как намерение [1155] ) в английской практике стала существовать только в рамках допустимого вывода.
1154
См.: Criminal Justice Act, 1967, c. 80.
1155
См.: Criminal Law: Report on the Mental Element in Crime. P. 45–47.
В завершение изложенного анализируя историю и современное содержательное наполнение презумпции mens rea можно прийти к следующим выводам.
В эпоху своего зарождения презумпция mens rea являлась отражением объективизированного стандарта оценки mens rea, проявленной конкретным человеком. С позиций доктрины и практики уголовного права XVII–XVIII вв. индивид, сознательно вставший на путь зла, проявлял тем самым морально порицаемый настрой своего ума, который, исходя из объективной оценки, дававшейся ему и его действиям обществом, с необходимостью был связан со злоумышленностью и намеренностью поступка. Если эта презумпция, по его мнению, была неверна, то именно он должен был опровергнуть её. Именно таким видится фундамент презумпции mens rea в английской уголовно-правовой реальности коуковско-блэкстоуновской эпохи и американской практике XVIII – конца XIX вв.
С развитием общей теории mens rea и привнесением в неё, с одной стороны, психологических и, с другой, истинно субъективных характеристик содержание презумпции mens rea изменилось. Формулируемая отныне не в терминологии моральной злобности, а в плане намеренности относительно естественных и возможных последствий действия, она стала отражать более углублённые психологически представления о субъективной составляющей преступного деяния. Одновременно с этим в критике её характера как обязательной опровержимой или, более того, как неопровержимой проявился несомненный сдвиг в сторону оценки mens rea конкретного человека не с точки зрения представлений социума, а с подлинно субъективных позиций.
В современном содержании презумпции mens rea такое смешение объективного и субъективного ещё более заметно.
С одной стороны, само по себе её существование свидетельствует о привнесении в область mens rea объективных стандартов сообщества, оценивающего со своих позиций достаточности фактов объективной реальности для констатации субъективного феномена mens rea. В конечном счёте, такая достаточность на уровне правоприменителей, присяжных и судей, часто неосознанно ведёт к подмене оценки психической составляющей содеянного оценкой меры проявленной в поступке моральной упречности; соотнесением именно последней с дефинициями злоумышленности, намеренности, знания и тому подобными и решением именно на этой основе вопроса о наличии либо же отсутствии mens rea в конкретном преступлении.
С другой стороны, юридический характер презумпции mens rea как допустимого вывода создаёт наибольший простор для присяжных и судей в оценке mens rea с истинно субъективных позиций, позволяя свободно отвергнуть предлагаемую обвинением с объективизированых позиций трактовку событий в плане mens rea.
Таким образом, презумпция mens rea есть яркий пример объективного и субъективного в понимании mens rea, объединения психических элементов и категории моральной упречности.
История развития учения о юридической ошибке, доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии и института материальноправовых средств доказывания mens rea, рассмотренные в их сквозном преломлении через общую теорию mens rea XVII–XXI вв., неопровержимо свидетельствуют в пользу того, что исключительно психологическое понимание субъективной составляющей преступления не даёт ответов на многие вопросы уголовного права. Лишь в соединении с идеей моральной упречности такое психологическое понимание может адекватно отразить категорию mens rea как необходимой составляющей наступления уголовной ответственности.