Меншиков
Шрифт:
— Что?.. Не балагурь! — дернулся Петр.
— А то, мин херр, что бояре со стрельцами тебя убить порешили. Когда я самого-то Елизарьева в угол припер: «Выкладывай, говорю, всю подноготную, иначе…»
Петр резко, с ходу повернулся к Данилычу:
— Хватит!.. Скачи к Нарышкину. Прикажи Елизарьева немедля доставить в Преображенское.
Выходя из комнаты, бросил:
— Да скажи, чтобы он, брюхатый, на одной ноге поворачивался!
23 февраля 1697 года Лев Кириллович Нарышкин, как велено было, прислал в Преображенское Канищева стремянного полка пятидесятника Лариона Елизарьева.
Допрашивал
«И на Красной площади начали строить столб каменный. И марта в четвертый день тот столб каменный доделан, и на том столбе шесть рожнов железных вделаны в камень. И того числа казнены в Преображенском ведомые воры и изменники. А головы изменничьи были воткнуты на рожны».
12
6 декабря 1696 года думный дьяк Емельян Украинцев объявил в Посольском приказе, что царь решил отправить великое посольство к цесарю, к королям английскому, датскому, к голландским штатам, к курфюрсту бранденбургскому и в Венецию — для подтверждения дружбы.
Великими послами были назначены: генерал–адмирал наместник новгородский Франц Яковлевич Лефорт, генерал и воинский комиссарий наместник сибирский Федор Алексеевич Головин и думный дьяк наместник болёвский Прокофий Богданович Возницын. Свита состояла из 250 человек, между ними находилось 35 волонтеров, ехавших для морской науки. Волонтеры составляли особый отряд, разделенный на три десятка. Десятником второго десятка числился урядник Преображенского полка Петр Михайлов, То есть царь.
Петр составил подробный список, что требовалось приобрести за границей, каких людей нанять, по каким ценам. Наказывал:
— Даром алтын не тратить!
Поручения послам он дал письменно и написал собственноручно, особенно позаботился о корабельном имуществе, приборах и оборудовании. Не забыл записать и о том, чтобы крепко проверить, как успевают молодые люди, посланные в обучение, так как за последнее время все чаще и чаще стало слышно, что русские навигаторы за границей «выбегают с ученья» в другие края и даже спасаются в монастырях на Афонской горе, а из тех, что остались в ученье, многие должают деньги, посещая австерии и игорные дома, а к родным в Россию шлют письма, жалуясь на нищету и разлуку, на то, что наука определена им самая премудрая, и хотя бы пришлось им все дни живота своего на тех науках себя трудить, а все-таки им не выучиться; что они на разные науки ходят да без дела сидят, потому что языков иноземных не разумеют и «незнамо учиться языка, незнамо науки».
10 марта великое посольство выехало из Москвы.
Двигались величественно, медленно, как приличествует сановитым государевым людям.
— Как с кислым молоком пробираемся, — ворчал Данилыч, угадывая мысли пылкого, нетерпеливого государя.
Днем было все парно от весеннего солнечного сугрева, яснее смотрело весеннее небо, громче звенели на репейнике снегири, веселее чирикали воробьи на дороге, темневшей размокшим конским навозом; слезился снег на буграх и на крышах, дымились на припеке завалинки, голубой отблеск ложился на лужи; кое–где на опушках синели подснежники, пахло талой землей, прошлогодней
А по вечерам тоскливо давила холодная пустынность безмолвных просторов — бесконечные гряды серых ноздреватых сугробов, текущих дрожащими ручейками по обочинам шляхов.
Всю дорогу до свейского рубежа плыли мимо глухомани: лесные разбухшие болотины с непролазным кочкарником, дикие пустоши, черные вихрастые деревушки; поля с тощими озимыми.
Стояли ясные, теплые весенние дни. Ночами иногда над горизонтом появлялось пламя — пожар: мужики ли жгут усадьбу, сам ли помещик горит или сами мужики? Пламя долго бьет кверху, но никто не видит, не слышит. Темное безмолвие обложило землю кругом на многие версты.
— Вот так и живут, — тяжело вздыхал Алексашка. — А ведь почти у самого свейского рубежа!
— Карабкаться надо, — кряхтел Петр, ворочаясь в тесноватом для его роста возке, — учиться, строиться, обзаводиться. Торговлю вести. Никто без надобности трудиться не станет. Ну какая корысть им, вотчинникам, распахивать этакие, — махнул в поле рукой, — Палестины, ежели им для прокорма это не требуется? Куда его, хлеб излишний, девать? Гноить? — И, подумав, добавил: — Вот ежели бы на все ихнее зерно покупщик нашелся…
— А куда его вывозить?
— Вот в этом и толк, что надобно пробиваться к морям.
— Как пробиваться?
— Подучимся, осмотримся, — тогда видно будет.
13
Рижский губернатор граф Дальбер, правоверный католик, даже веровал как «образцовый» солдат: чтобы быть «спасенным» — слепо исполнял предписанные папой обряды, имея в виду, что папа, наместник Христа, ответствен за спасение всех верующих. Он как бы главнокомандующий в этих делах. А что получится в армии, если каждый, вместо того чтобы беспрекословно подчиняться, будет рассуждать? Армия развалится — и все пропадет!..
Долго ломал голову этот уравновешенный, самодовольней, прусской школы служака над тем, как встретить русских послов. Не часто приходилось ему ломать голову, обдумывая что-либо серьезное. Жил и действовал он по уставам, наставлениям, приказам, инструкциям, положениям. И, когда ему приходилось вести разговор о пунктах, параграфах сих документов, его суровое, обветренное лицо хорошо скрывало внутреннюю пустоту. Однако стоило графу натолкнуться на что-либо выходящее из круга прочно усвоенных им прямых служебных обязанностей, как его холодные глаза под густыми, сросшимися бровями и пробритый вверху и потому казавшийся в меру высоким морщинистый лоб переставали служить ширмой. Тогда оставались только мундир, снаряжение да выписанный из Парижа огромный, пепельного цвета парик.
— Я не получил никаких инструкций насчет того, как встретить прибывших к нам русских послов, — говорил он, обращаясь к своим штаб–офицерам, — посему считаю своей обязанностью не нарушать строгого инкогнито русского государя. Русские направляются не к нашему королю, следуют проездом, — отчеканил Дальбер, уставив в одну точку холодные стекляшки–глаза, — и я не считаю удобным ни наносить им визиты, ни приглашать их к себе. Вас, господа, прошу помнить: укрепления Риги для русских строго запретны… Следить! — поднял палец. — Не допускать никого никуда!..