Меншиков
Шрифт:
— По той, очевидно, причине, мейн херр, — сдержанно, важным тоном ответил хозяин, — что ему просто было не до этого. Он слишком за многое отвечал.
— Слов нет, удаление Гюйсена — громадная ошибка, — вставил Лави, — но видеть в этом тонкую интригу решительно нет никакого основания. В этом, — кивнул Шлиппенбаху, — я с вами согласен.
— А таскать за волосы? А намеренно приучать к пьянству? — насмешливо-отчётливо спросил Вестфаль, кривя губы. — Это тоже обычные методы воспитания?
— Я понимаю, о чём вы хотели сказать, — ответил Шлиппенбах совершенно серьёзно. — Князь Меншиков трепал Алексея за волосы. Пусть будет так. Но здесь это принято! Здесь все наставники таким образом наказывают своих воспитуемых! Пьянствуя же,
— Брак был устроен Гюйсеном, — буркнул Деби.
— Да, Гюйсеном, — согласился Шлиппенбах» — агентом князя Меншикова, — подчеркнул, — с полного одобрения последнего. Так? И это, несомненно, говорит в пользу князя. Несомненно! Так как он вполне разделял стремление государя к тому, чтобы с этой стороны хорошо устроить царевича.
Он мельком взглянул на Вестфаля и, переведя взгляд на Деби, продолжал:
— Да, именно так. Сомнений в искренности Александра Даниловича эта женитьба не вызывает. И если позднее отец пришёл к убеждению устранить сына, то князь Меншиков тем более не стал отклонять государя от этого намерения, так как ему было безусловно легче прийти к той же мысли. Не так ли?..
— Как бы то ни было, — вставил Брук, — а смерть царевича Алексея избавила князя Меншикова от большой заботы. Не так ли? — спросил с заигравшей в глазах злой улыбкой. [77]
77
В своих мемуарах Брук написал, что царевич был отравлен и что он, Брук, лично присутствовал при этом событии.
— Да, — согласился хозяин, — в этом я с вами согласен. Но… почему только князя Меншикова?
— Вот именно! — вмешался де Лави. — А государя? Он не меньше князя должен быть доволен успехом своего министра Толстого, так как если он не привёз беглеца, государю, как известно, предстояла бы большая опасность! Отсутствие наследника возбуждало надежды, недовольных и дало им смелость составить заговор против своего монарха. Это ведь двадцать девятый заговор, открытый со времени вступления Петра Алексеевича на престол! — И вздохнул. — К счастью, о нём узнали вовремя! Шафиров молчал, как будто разговор вовсе его не касался. Разделавшись с стерлядью, он принялся за голову поросёнка.
— Вот это добро! Это я понимаю! — бормотал, проникая вилкой во внутренность черепа. — Где такую благодать можно найти за границей? Не-о-быкиовенно!..
— Кушайте, кушайте, — радушно улыбался хозяин.
«Вот и столкнул лбами господ резидентов! — думал Шафиров, с хрустом, разгрызая поджаристое поросячье ушко. — Нового, правда, не много, но… кое-что выясняется… А Шлиппенбах-то, Шлиппенбах!.. Как рассыпается! Оно, правда, понятно. Представитель хищной, но трусливой державы, трепещущей за свои новые приобретения. Видимо, получил строгое указание от своего „великого курфюрста“ всячески задабривать нас… Фридрих-Вильгельм — скопидом, немецкий Иван Калита [78] … копит для Пруссии средства стать могучей державой. Что-то уж очень, ластится его резидент!.. Эт-то надо проверить… Почему молчит Вебер? Сочувствует нам? Судя по всему, что он пишет о нас, и по осгаль. ному видно, так… Резидент ганноверский!.. Понятно… Король английский, он же и курфюрст ганноверский. Хозяин. Скажи только что-нибудь в нашу пользу!.. Брук, донесёт… и тогда… Н-да-а, тут херр Вебер, не хочешь, да замолчишь!..». [79]
78
...скопидом,
79
Позднее, желая подчеркнуть неприязненное отношение Англии к России, король отозвал Вебера из Петербурга, не заменив его другим резидентом.
Вестфаль тихо переговаривался с Деби. — В этом государстве, — шептал датчанин, осторожно, озираясь по сторонам, — когда-нибудь всё кончится ужасной катастрофой: вздохи многих миллионов душ против царя поднимаются, к небесам.
— Да, да, — кивал Деби, растягивая тонкие губы в неловкую улыбку, — тлеющая искра повсеместного озлобления нуждается лишь в том, чтобы раздул её ветер и… чтобы нашёлся мужественный предводитель, от которого только и требуется, чтобы он был смел и щедр. Это ведь всё, что окружающие могут заметить в таком человеке, если, конечно, тот достаточно осмотрителен. [80]
80
Враждебная позиция, занятая Деби, старание его «раскрыть тайну кончины царевича» привели к тому, что этот дипломат по приказанию Петра был арестован.
— Нет, сударь, это вы не толкуйте, — загадочно улыбался Вестфаль. — Никакие рассуждения о щедрости и смелости не могут прикрыть того обстоятельства, что сейчас, когда здесь у престола стоит не какое-то насыщенное ничтожество, а чистейшая добродетель, нужно только одно: чтобы и лица, призванные к непосредственному управлению государством, выделялись счастливейшим сочетанием благочестия и талантов.
— Вот при таких-то высоких достоинствах они и цепенеют! — изрёк мистер Брук.
— Ничего, — кивал, ухмыляясь, Деби, — на этой земле, — потопал он носком сапога, — вид денег надёжно выводит из оцепенения такие «таланты».
— Это уж — будьте покойны! — неожиданно согласился Вестфаль, дав понять, что до этого он просто шутил.
Брук поднялся, попросил у хозяйки разрешения курить.
— Алексей имел значительную партию в пределах империи, — говорил де Лави, подымаясь вслед за мистером Бруком.
— Именно, именно, — сухо хрипел англичанин, не вынимая изо рта трубку. — И духовенство, и дворянство, и купечество стояли за Алексея. Меня уверяли, что знатнейшие лица снабдили его деньгами и обещали служить его интересам…
— Вот-вот, — хмурясь, соглашался де Лави. — Следовательно, чрезвычайная строгость российского государя совершенно необходима и целесообразна? Ведь страшные же опасности окружают царя на каждом шагу! Не так ли?
— Господа! Может быть, желаете перейти на веранду? — обратилась хозяйка к гостям.
Шафиров тяжело поднялся. Понемногу стали вставать из-за стола и остальные. Разговор оборвался.
— Как, Пётр Павлович? — спросил хозяин, беря Шафирова под локоть. — Слышали, какие разговоры ведёт «кое-кто»?
— Слышал, — спокойно ответил Шафиров. — Кто говорит дельно, умно, честно и совестно, а кто мелет да стелет, врёт да плетёт, как говорится: «Люди ложь, и я то ж».
Де Лави стоял у перил на веранде, глядел в сад, вздыхая, восторженно говорил:
— Изумительно! Чудно!
За забором глухо и сонно гудел древний, ещё не тронутый бор. Пахло сосной. Ветерок мягко проносился по матово-зеленой траве. Берёзки у изгороди вздрагивали с коротким шумом, волновались, шептали.
— Я уверен, что если бы заговор состоялся, — говорил Шафирову Шлиппенбах, — то все здешние иностранцы поставлены были бы в отчаянное положение и все без исключения сделались бы жертвами озлобленной черни.