Меншиков
Шрифт:
Окончить тяжёлую, разорительную войну, но не иначе как достигнув цели, для которой она была начата, то есть приобретя берега Финского залива и Балтийского моря, — этого желал Пётр. И надежда на мир, казалось, начинала осуществляться. Выяснилось, что между Швецией и Россией не было непреодолимых разногласий. Для их разрешения уже съехались уполномоченные обеих сторон на Аландские острова, но… неожиданное, чрезвычайное происшествие заставило прервать переговоры о мире.
«Король шведский, — доносил ранее Остерман, русский уполномоченный на Аландском конгрессе, — по его отважным
Случилось первое.
В декабре 1718 года Карл был убит, поражён в висок пулей под стеной осаждаемой им в это время норвежской крепости Фридрихсгал.
Наследника он не оставил.
«Всегда сыщется голова, которой придётся впору шведская корона, — полагал он при жизни. — Довольно с меня держать в повиновении народ, пока я жив. — говорил он, — могу ли я надеяться, что он будет мне послушен и после моей смерти».
Сейм избрал королевой сестру Карла, герцогиню Гессен-Кассельскую Ульрику-Элеонору.
«Какую позицию в вопросе о мире займёт новое шведское правительство?» — ломали головы русские дипломаты. Тем более что вслед за известием о перемене правления депеша из Стокгольма извещала о казни барона Герца, казни почти без суда, якобы для успокоения всеобщей ненависти к нему. Правда, сообщая в свою очередь о казни Герца, шведские дипломаты старательно оговаривались, что королева не хочет, чтобы этот акт был истолкован как вызов или угроза по адресу кого-либо. Но независимо от желания королевы этот акт именно так и выглядел. Ведь Герц же старался сблизиться и в непродолжительном времени заключить мир с Россией…
Сам Пётр не мог думать об этом. Он был повержен в невыразимом горе. Как раз в это время умер его единственный сын — «Петрушенька-шишечка», «свет очей», «радость жизни», наследник престола российского.
Государь запёрся в своей спальне, не хотел никого видеть, отказывался от пищи.
«Отсёк изменника Алексея, яко гангренный уд, горячо надеялся, что начатое дело будет передано в надёжные руки, не будет наследником уничтожено. Уж этот-то сын был бы воспитан не в тех понятиях, как его выродок брат. Не-ет, не в таких!.. И вот… умер!..»
А вблизи своих — жены, дочерей — ещё тяжелее. Жуткое, страшнее самого страшного, оцепенение Катеринушки лишает его остатка жизненных сил. Пусть бы плакала она, причитала, в чём-нибудь упрекала его!.. А она, убитая горем, словно окаменела…
Нет сыновей!
Нет ли?
И в груди у Петра, вытесняя горчайшую покорность судьбе, начинает подниматься, всё ширясь, волна бурного, злого протеста.
Как нет сыновей?! А сколько выращено преданных, славных птенцов! Они что, чужие?.. Откуда только он их не выискивал! Набирал из свинопасов, из корабельных юнг и сидельцев, из торговых и дворовых людей — не разбирал ни веры, ни рода, ни звания. Неустанно, бережно подбирал и любовно растил до конца преданных, честных и сметливых российских сынов! И набрал, и оперил, и вырастил! И глубоко понимают они новое дело и вершат его со всем тщанием и любовью, смело, напористо, в меру своих сил и способностей.
Дожил он и до славных фельдмаршалов,
«Кому бразды передать?.. Есть кому! Есть сыны, что будут неослабно заботиться о величии, пользе Отечества до последнего своего издыхание. Есть!..
Но и многое ещё нужно через колено ломать! Хватило бы сил. Ведь зверем считают и так! — И Пётр хрустел пальцами, дёргал головой, и напружившаяся, жилистая шея его змееобразно двигалась в будто жавшем воротнике. — Да, кто поперёк дороги стоял, к тому жалости не было. Так!.. Ну, да и меня не много жалели!.. Знаю, как ненавидят! Бородачи небось до смерти рады: умер сын — бог наказал, считают, поди, за „безвинную смерть“ старшего-выродка!..»
А в мозгу неотступно сверлило:
«Ладно, всё это так… Но дальше-то, дальше-то что?»
И… странно — отчаяние начинает укреплять его. Он начинает твёрже, смелее, решительнее шагать. Злобный укор кому-то за всё, что он вынес. как бы начинает вливать в него новые силы, наполнять всё его существо какой-то особенной, стойкой решимостью — идти до конца!
В дверь спальни стучались.
— Отопри, государь! К тебе пришёл сенат! Дело не терпит отсрочки! — взывал Яков Фёдорович Долгорукий. — Россия не может по причине горести государя видеть дела остановленными, — выговаривал за дверью этот непреклонный старик. — Начни снова заниматься делами или дай России другого царя!..
— Какого царя?! — рявкнул Пётр, рванув дверь. — Что случилось?
И сенаторы, отпрянув от порога, глянув в очи Петра, в которых как в зеркале отражалась судорожно-напряжённая воля, поняли сразу:
«Государь взял себя в руки. Теперь… Всё как надо пойдёт. Только… строже. Поблажек не жди».
Пётр понимал, что донельзя напрягает народные силы, однако «раздумье не должно, — как он говорил, — замедлить ход государственных дел». И поэтому, никого не щадя, всего менее себя, он настойчиво и упорно продолжал идти прежним путём к своей цели, видя в ней благо для отечества своего.
Однажды, крейсируя со своей эскадрой между Гельсингфорсом и Аландскими островами, он в тёмную ночь был застигнут жестоким штормом. Ориентировка была утеряна окончательно. Где берег?.. Отчаяние начало овладевать экипажем ведущего судна. Тогда Пётр с несколькими матросами бросился в шлюпку и. не слушая офицеров, на коленях умоливших его не подвергать себя смертельной опасности, сам взялся за руль. В кромешной тьме долго билась утлая шлюпка, борясь с разбушевавшейся грозной стихией. Дошло до того, что выбившиеся из сил матросы уже было опустили руки, но Пётр встряхнул гребцов грозным окриком:
— Чего боитесь?! Царя везёте!..
Он благополучно провёл шлюпку до берега, развёл огонь, чтобы показать путь эскадре, согрел горячим сбитнем полумёртвых гребцов, а сам, весь мокрый, лёг и, накрывшись парусиной, заснул у костра.
— Не отражается ли в этом эпизоде, — говорили о Петре, — вся его бурная деятельность?
— И в политике, — замечали русские дипломаты, — он зачастую поступал как на море.
15