Меншиков
Шрифт:
«Правда, вроде как раненько затеяно это обручение, — соображал Александр Данилович, — но… так надёжнее… А то получится как с сестрицей Анной Даниловной. Выскочила за вертопраха Девьера! И ничего нельзя было сделать!..»
Девьер!..
Было это давно, ещё во время пребывания государя в Голландии. На одном корабле царь заметил красивого, необыкновенно ловкого и проворного юнгу. Юноша этот, сын крещёного португальского еврея по фамилии Девьер, с радостью принял предложение Петра поступить в русскую службу. Сначала он был на побегушках у Меншикова, но скоро государь взял его к себе в денщики. Это уже было очень неплохо! Сулило быстрое продвижение…
Так оно и случилось:
— Ка-ак! — рявкнул князь. — Замуж за тебя, проходимца?! Вон!..
Но Девьер не отстал.
— Не испугает! — отрезал. — Не-ет, на всякий роток не накинешь платок! — И вторично пришёл за ответом к светлейшему. Тогда…
Вместо ответа Меншиков приказал: высечь навязчивого жениха!
Девьер бросился к государю, пал перед ним на колени, слёзно просил заступы и помощи. И Пётр приказал: обвенчать влюблённых немедля!
Брак совершился.
Вскоре Девьер был назначен обер-полицмейстером Санкт-Петербурга, впоследствии получил чин генерал-лейтенанта, должность сенатора. Однако, как ни повышался Девьер в должности и чинах, Меншиков не мог забыть, что этот «маканый португалец» [90] насильно вошёл к нему в родственники.
Так получилось с замужеством сестры. Что-нибудь похожее могло получиться и с браком дочери!..
90
Крещеный.
«Очень свободно, что и может получиться, если вовремя не обручить её со стоящим человеком», — размышлял Александр Данилович, будучи твёрдо уверен, что таких, как Девьер, вёртких прощелыг женихов в Питере хоть отбавляй!
Празднование заключения мира прошло хоть и не особенно пышно, но весело. Все были несказанно рады.
Во второй раз празднование заключения мира более торжественно. Несколько дней подряд ликовал Петербург…
В Троицком соборе с амвона и со всех папертей был громогласно прочитан мирный трактат. Феофан Прокопович, кроме того, произнёс обширную проповедь, в которой остановился на всех «знаменитых делах государя».
После проповеди держал торжественную речь канцлер Головкин.
— Вашего царского величества славные и мужественные воинские и политические дела, — говорил он, стоя во главе всех сенаторов, — через которые мы из тьмы неведения на феатр славы всего света произведены и в общество политичных народов присовокуплены, — и того ради како мы возможем за то и за настоящее исходатайствование толь славного и полезного мира по достоинству возблагодарить? Однакож дерзаем мы именем всего Всероссийского государства, подданных вашего величества всех чинов народа, всеподданнейше молити, да благоволите от нас, в знак малого нашего признания толиких отеческих нам и всему нашему отечеству показанных благодеяний, титул Отца Отечества, Петра Великого, Императора Всероссийского приняти. Виват, виват, виват, Пётр Великий, Отец Отечества, Император Всероссийский!
— Виват! — загремело в церкви.
— Ур-ра-а! — мощно прокатилось по площади.
Зазвонили колокола, затрубили трубы, зарокотали барабаны. Залпы с крепостных стен, из Адмиралтейства, с судов, стрельба из ружей «двадцати трёх полков» — всё «благовествовало русской земле радость великую».
— Зело желаю, — отвечал Пётр, —
В здании сената был праздничный стол на тысячу персон. По окончании обеда — бал до полуночи, после — фейерверк, изображавший арку неведомого дивного храма, из которого появился бог Янус в лавровом венке, с масличной ветвью в руке. Из крепости дана была тысяча выстрелов, берега Невы были расцвечены потешными огнями, корабли увешаны плошками.
Пир закончился в три часа ночи «обношением всех гостей преизрядным токайским». Для народа устроены были фонтаны, из которых лилось вино.
Более тысячи особ обоего пола были приглашены принять на следующий день участие в «торжественном машке-раде». Пётр со всей семьёй принял участие в карнавальном шествии; он был одет голландским матросом-барабанщиком, Екатерина — голландской крестьянкой с корзиной в руке. Придворные дамы изображали нимф, пастушек, арапок, монахинь, шутих. «Князь-кесарь» в горностаевой мантии был окружён служителями, облачёнными в старое боярское платье, жена его в красном, вышитом золотом летнике открывал? шествие женщин в одеждах боярынь.
Но главное торжество происходило в Москве в начале следующего года. К приезду Петра там было построено трое триумфальных ворот: на Тверской, в Китай-городе у Казанского собора и на Мясницкой.
Празднование началось вступлением в Москву полков под предводительством самого государя и закончилось «прогулкой флота по Москве». Действительно, не менее пятидесяти судов, с мачтами, парусами, пушками поставлены были на полозья.
Возле Всехсвятского, в поле, серебристом от полумесяца, низко стоявшего над побелевшими садами, на опушке бурого, редкого березничка, всю ночь на 31 января горели смоляные факелы, как страшные, то исчезающие, то появляющиеся багровые очи. Со звонким скрипом и визгом выезжали на тракт фрегаты, галеры, барки, кочармы…
Когда тихая, звонкая ночь начала мешаться с тонким светом зари, чуть алевшей на востоке, зажглись по избам огни и закричали по дворам петухи — на дороге от Всехсвятского на Москву выстроились один за другим все «корабли» машкерадной флотилии. В девять часов «флот» тронулся. Впереди ехал «князь-кесарь», представлявший в комическом виде московского царя прежних времён. Потом ехали сани, запряжённые пёстрыми свиньями, далее следовал «Нептун» с трезубцем, в короне, с длиннейшей белой бородой, — за ним открывалось маскарадное шествие.
Маршал маскарада Меншиков с оркестром «плыл» в большой открытой барке с позолоченной, громадной статуей Фортуны на корме. Апраксин, одетый немецким бургомистром, ехал в барке с поднятыми парусами. На корме огромной, пестро расписанной турецкой кочармы с мачтой и пушками возлежал на восточных коврах и атласных подушках великолепно одетый по-турецки бывший господарь молдавский Кантемир со своей свитой.
Пётр ехал на большом трёхмачтовом корабле с настоящими, хотя и маленькими, пушками, из которых то и дело палили. Вся снасть и такелаж на этом судне, до последней бечёвки, были настоящие. Пятнадцать дюжин коней еле волокли всю эту махину. Матросами на корабле были мальчики восьми-девяти лет; с необыкновенной ловкостью они лазили по верёвочным лестницам и то ставили паруса, когда ветер был попутный, то мгновенно их убирали, когда поворот поезда по кривым московским улицам ставил судно боком к ветру.