Меншиков
Шрифт:
В такие тяжёлые времена-лихолетья непреклонность, всё нарастая, скрепляется кровью, пролитой за родную отчизну.
И потекли тогда со всех сторон Украины челобитные о преданности Москве: из Прилук, Лубен, Лохвицы, Новгород-Северска, из сотен полков Прилуцкого (Варвинской, Сребневской, Иченской), Лубенского и Миргородского, — откуда полковники ушли за Мазепой — все в одном духе с клятвенными обещаниями «за милого малороссийского края нашего отчизну без жадной нашей здрады и змены, един над другом даже и до смерти противо неприятелей наших к у отпору от рода в роды присно готовыми обедуем бути, на чом и крестное целование пред маестатом божиим в храме его выконавши».
Украина прокляла Мазепу,
Пётр, при его централистских устремлениях, скрепя сердце согласился на избрание нового гетмана. Слишком серьёзно было внешнее положение государства и слишком напряжённо было внутреннее положение на Украине, чтобы теперь вот покушаться на её политические права. Думалось: «Казачья старшина! Кого ни спроси, все за правую веру, за государя да за отечество. Только оно не мешало одним готовить измену, а другим спокойно на это взирать. Ох старшина, старшина! Ведь видно, чего тебе надо-то. Видно! Умники!.. У каждого четыре полы, — стало быть, восемь карманов… А главное: шаткость ихняя — плохо, но и самонравие ихнее — хорошего мало. Вот то-то и есть».
Да, нужно было привлечь на свою сторону эту старшину — подкормить её достаточным образом для того, чтобы она не сочла себя угнетённой, но и недостаточно для того, чтобы она возомнила себя самостийной. Как это бывает перед иными сражениями, когда одна из сторон, пытаясь избежать поражения, не ищет в то же время победы. И Пётр указал передать казачьей старшине часть «изменничьих местностей» — земельных владений Мазепы и его соумышленников. Но львиную долю этих владений он решил раздать своим приближённым — Меншикову, Толстому, Головкину, Долгорукому, что должно было, по его убеждению, существенно укрепить русское дворянское землевладение на Украине, а следовательно, и связи Украины с Москвой.
Для контроля за деятельностью вновь избранного гетмана решено было назначить особого резидента. [34]
В эту зиму во всей Европе стояли сильные морозы. В Швеции снежные сугробы завалили деревья до самых вершин; всё Балтийское море покрылось льдом; в озёрах вода замёрзла до самого дна. В Средней Европе погибли почти все плодовые деревья; даже в Италии и Испании замёрзли озера и реки.
В открытых украинских равнинах морозы были тем нестерпимее, что там свирепствовали непрестанные вьюги. Такой суровой зимы не помнили самые древние старожилы. На гумнах, а случалось — и прямо на дорогах, находили окоченевших зайцев; птицы падали на лету; прекращались сообщения между жилыми местностями, не было ни пути, ни проезда. В эту зиму погибло от холода до четырёх тысяч шведов. Конные окоченевали, сидя верхом на лошадях; пехотинцы замерзали у деревьев, повозок, изгородей, на которые облокачивались в последние минуты борьбы со смертью. Сам король сильно приморозил себе нос. Многие пытались согреваться водкой, которой было большое изобилие на Украине, но водка не помогала, — пьяные, они погибали быстрее. Город Гадяч превратился в громадный лазарет, туда свозили всех обмороженных; из домов слышались раздирающие крики, во дворах валялись отрубленные руки, ноги…
34
На этот пост был назначен стольник А.П. Измайлов, замененный впоследствии Виниусом и Протасьевым.
Предполагая спокойно ожидать подхода войск Станислава Лещинского, Карл к марту 1709 года сосредоточил свои войска фронтом на восток, к реке Ворскле, имея в тылу реку Псёл с опорными пунктами — Лютенькой, Опошней, Сенжарами, Решетиловкой.
Русская
— Главное, Борис Петрович, — говорил Меншиков в Богодухове на очередном военном совете, — чтобы теперь не только курьер — птица бы не пролетела от Карла к Лещинскому! Ну, и, — слегка развёл ладони, — само собой, и набеги непрестанные на его гарнизоны, и фуражиров захватывать…
Соглашаясь, Шереметев кивал в такт речи Меншикова рогатым париком, не торопясь разглаживал лежащую перед ним на столе стопку бумаг.
— Это, Александр Данилович, сам знаешь, — заметил, — мои солдатушки неплохо вершат. Вот они, — хлопнул ладонью по стопке бумаг, — все письма Каролуса здесь… Перехвачены. — Порылся, достал одно. — И такие весточки… — Обернулся к секретарю Меншикова, Воинову: — На-ка прочти.
— Да ведь всё одно и то же, — возразил Меншиков, пожимая плечами. — Читали же не раз!..
— Да тут не много, — кивнул Шереметев Воинову, — читай, читай самый конец.
Воинов вопросительно глянул на Меншикова. Тот, облокотившись на стол, катал меж ладоней шарики из бумаги, нехотя кивнул головой: дескать, отвязаться, читай.
— «…а потом наши войска, — медленно переводил Воинов отмеченный Шереметевым текст письма, — всё время сильно страдают, когда им приходится ходить на фуражировку, так как русские не пропускают ни одного случая, чтобы потревожить их».
Глянул на подпись, прочёл:
— «Адлерфельд».
— Кто это? — спросил Меншиков Шереметева.
— При Карле, сочиняет гисторию его войн.
— Ага, поняли! — улыбнулся Данилыч. — А дальше ещё больше поймут. Думали: «Поедим, попьём, да и домой пойдём». Не-ет, голубчики, это вам не Саксония! Сальца с хлебушком захотели?.. А не угодно ли лебеды?
Борис Петрович похохатывал:
— Не то беда, что в котле лебеда, а то беды, как не будет и лебеды…
Все рассмеялись.
— Як тому, — продолжал Шереметев, — что ежели мы крепко поможем местным казакам и жителям, как государь об этом наказывал, то у шведов и лебеды не останется!
— Правда! — соглашался Данилыч. — Об этом нам, Борис Петрович, — безотлагательно надо подумать. Вот! — вытянул из-за обшлага вчетверо сложенную бумагу. — Котельниковские и другие местные казаки и жители просят дозволить им «над шведами промышлять».
— Дело верно! — кивнул Шереметев. — Во всех войнах у народа леса на откупе были. При Минине и Пожарском в одних костромских лесах сколько мужики наши врагов уходили! Да и сейчас они лихо работают. Помочь им здесь надобно непременно: и оружием и припасами. Всё это окупится.
— С лихвой! — согласился Данилыч.
Решили: местным казакам и жителям не только позволить промышлять над неприятелем, но и выдавать за каждого пленного шведа по пяти рублей и, кроме того, всё имущество пленного.
Смирный Скоропадский, слегка склонив набок стриженную ёжиком голову, казалось, внимательно слушал, молчал.
Как многие из тех, что никогда не видели добра ни от бога, ни от начальства, ни от родного брата, он давно мечтал быть подальше от сильных людей: они его не замечали, он их чуждался. А теперь, думал старик, надо, вишь, править всей Украиной. Сидеть-думать вместе с государственными мужами. Решать…