Меньший среди братьев
Шрифт:
По вздрагиванию, появившемуся в моторе, я чувствую, как в ней опять накипает, как она проговаривает в себе вновь и вновь.
– Спокойно, Кира.
– Он должен понять, это не твой личный вопрос! Тут не о тебе речь. Ты идешь говорить не за себя.
– Зачем ты обгоняешь?
– Ты должен объяснить, чтоб это было понятно: это вопрос всего уровня преподавания на факультете одной из главных дисциплин. Центральной дисциплины!
Инстинктивно я уперся ногами - мы обгоняли автобус, навстречу из тумана, светя фарами, шел МАЗ с прицепом, его мотало из стороны в сторону. И наша крошечная машина между прицепом и автобусом. Мы нырнули в
– Как такому Вавакину можно доверить факультет?
Я ждал следующего тезиса.
– Как вообще можно ему доверять?
Каждый раз, когда в ней накипало, меня начинал захлестывать пульс, это ведь передается мгновенно. И все же в чем-то она права. Поставить себя надо. Как можно позволить, чтобы тебе явно плевали в лицо? Но стоило подумать об этом и вспомнить, как сразу начинались перебои. Я сдерживал себя.
Опять мы высунулись из ряда, блеснули встречные фары.
– Сбрось газ!
Я следил за дорогой, готовый, если надо, взять руль. Она ведь тоже не виновата, это характер. Сколько ни отставляй назад заведенную детскую машинку, она вновь и вновь поползет вперед неуклонно. Вот и Кира не может остановиться, она должна достичь своего. Такой тип человека. И напряжение в ней будет расти, пока не кончится завод.
– Если они заинтересованы в подготовке полноценных специалистов...
– Они заинтересованы.
Наивность святая! Как будто можно поучать. Самое главное, чего нельзя делать, - учить. В какой-то мере еще проходят советы в форме вопроса, не более того.
– Они обязаны думать о будущем. Специалисты - наше будущее.
В другое время я бы удивился, откуда у нее берутся все эти слова. Она ведь не читает газет. Но сейчас я следил за дорогой, прислушивался к тому, что происходит в моем моторе. Он явно не тянул - я не мог вдохнуть до конца.
Туман сгустился, мы приближались к кольцевой. Движение замедлилось. Впереди, насколь-ко можно было разглядеть, долгой очередью стояли машины. Должно быть, авария под мостом. Года два назад именно здесь, у кольцевой дороги, я видел аварию. Как раз постелили жирный свежий асфальт, а утром по нему прошел дождь. Это был автофургон пионерлагеря, вез продукты. Его размазало по шоссе: валялись какие-то листы крашеной фанеры, цинковые ящики от продук-тов, батоны белого хлеба, откатившиеся колбасы. И среди всего этого расхаживали орудовцы, направляли движение. Раму, шасси, то, что осталось от машины, оттащили уже на обочину.
Мы подвигались шажочками: двинулись - стали, двинулись - стали. Уже различим был впереди бетонный мост в тумане. По нему высоко над шоссе смутно мелькали машины.
Мне все хотелось сесть поудобней. Наверное, это ремень не дает глубоко вдохнуть, теснит сердце. Я ослабил его, пересел повыше; проедем кольцевую отстегнусь.
Как можно было ожидать, авария. Две машины столкнулись и стояли под мостом, загородив движение; у красных "Жигулей" сплющен и открыт багажник, у "Волги" смят перед. Помахивая полосатыми жезлами, ходили по битому стеклу орудовцы в шинелях, в белых поясах, направляли движение в узкое русло. И желто-синяя "канарейка" - машина ОРУДа с мигалкой наверху - ждала на обочине. Все почтительно притормаживали в пределах ее видимости, дальше вырыва-лись на свободу.
Оттого ли, что я отстегнулся, оттого ли, что выехали из-под моста, как из ущелья, дышать стало просторней. Появились светофоры,
– Кира, это напряженное шоссе, - сказал я.
– Мы и так опаздываем!
И в тот же момент мелькнул со свистком у рта, с жезлом, вытянутым в нашу сторону, регулировщик, мелькнул и исчез, я даже не слышал свистка. Мы как раз обгоняли такси, оно, в свою очередь, начало обходить троллейбус. Кира не остановилась.
– Это бессмысленно, - сказал я.
– Он уже передал по рации.
Молча она перестраивалась из четвертого ряда. Мысль понятна: хочет свернуть в переулок, в арку и там дворами, переулками выйти на другую трассу. Главное, ведь предупреждал.
Крошечная наша машинка ныряла между автобусами, грузовиками, "Волгами", устремля-лась в малейший просвет, пересекая поток, визг тормозов сопровождал нас. Как гонщик на поворотах, просто артистически вела она машину. Мы были уже во втором ряду, нацелились в арку, но тут троллейбус оттеснил нас. Я оглянулся: автобус, троллейбус, еще автобус, сплошной очередью они подвигались к остановке.
– Бросим машину, поймаем такси, - быстро сказала Кира.
Но нам не удавалось протиснуться в первый ряд. В утренней толчее машины шли тесно друг за другом, не давали воткнуться. А уже виден был другой орудовец, он сошел с нейтральной полосы: жезл в руке, микрофон у плеча, на бедре рация. Машины обтекали его, он смотрел номера, и мы сами к нему приближались. Он придержал движение, жезлом показал нам: к бровке.
Теперь все те, кого мы обогнали, обгоняли нас, некоторые вертели пальцем у виска, не упускали случая. А регулировщик, не глянув, пошел на середину шоссе, чтобы туда к нему шли. Я решил остаться в машине: хорошо известно, как любят орудовцы, когда вместе с нарушителем является ходатай. Кира отстегнулась, откинула с себя плащик на спинку сиденья, обдернула свитер. Глянув в кошелек, зажала три рубля в руке. "Добилась?" - хотелось сказать. Я сказал вслед:
– Не волнуйся.
С лицом наивной девочки, кокетливо и весело шла она между машинами к орудовцу, будто на свидание шла. Он глыбой возвышался посреди шоссе. В сапогах на толсто подбитых подошвах, перетянутый белым ремнем и портупеей, в рукавицах с белыми глянцевыми раструбами чуть не до локтей, чтобы всем были видны его жесты, расхаживал он высоко по нейтральной полосе среди встречно мчащихся машин. А к нему шла моя жена. Я отвернулся, не хотелось смотреть на это.
Все ехали и шли мимо, а я у тротуара сидел в машине, и место водителя рядом со мной пустовало, на спинке сиденья ждал женский плащ. Поискав в кармане пиджака, я достал тюбик валидола, положил таблетку под язык - давило опять. Глупо - вот что самое обидное во всем этом, глупо! Мчаться, обгонять, чтобы теперь сидеть выставленным на обозрение. Я включил приемник.
Краем глаза я уже видел, Кира возвращается. Я отвернулся.
Дернулась, открылась дверца.
– Пять рублей дай, три не взял. Скорей же!
– Глупо, Кира! Неужели ты не понимаешь, он и пять не возьмет, ему по рации передано.
– Пять рублей, рассуждать будешь дома!
Она достала права, где у нее есть уже два прокола: она их потому и не взяла сразу. Один прокол, правда, погашен печатью, удалось тогда отспорить, поездили достаточно, но сейчас я и пальцем не шевельну: добивалась добилась. Пусть воспитывает ОРУД, если мои слова ничто.