Меньший среди братьев
Шрифт:
– Мама, что же вы не сказали! Я как раз ехал в машине, если б знать, заговорил я о несущественном, отстраняя тем самым от себя главное и почему-то впервые в жизни обращаясь на "вы". Я понял уже, увидел, что она тут делала, она тайком набирала землю в платок - на могилу отца. Она испугалась, что я вижу, запомню и это будет мучить меня всю оставшуюся жизнь.
– Неужели вы от остановки весь путь шли пешком?
И что-то еще я говорил, громким голосом заглушая совесть. Если б этого не было всего, если б этот след можно было изгладить.
Глава XXII
Монтер,
– Вот теперь я жалею, что ты не набрал с собой бутербродов, - говорила Кира.
– А за что был предан поношению?
– Ну, знаешь ли! В тот момент, извиняюсь, мне было не до твоих бутербродов. И вообще!
Она пошла к соседям, одолжила хлеба, нашлись в подполе консервы, мы вскипятили чай и сели ужинать. Да, в тот момент многое уже виделось по-другому, со многим успели проститься. Я подумал в дороге, мелькнула такая мелочная мысль, хорошо хоть, солярий, всю перестройку отложили до осени, а то бы и это сгорело.
– Слышишь?
– насторожилась Кира. Я тоже прислушался. Какой-то странный звон возникал, прерывался, вновь возникал. Будто включалось что-то. Слышал? Это в проводке.
Звон исчез.
– Тока нет, что может быть в проводке? Подумай сама.
– Ты понимаешь в этом ровно столько же, сколько и я. Ты только думаешь, что понимаешь.
– Но ты все-таки подумай: провод оборван, тока нет.
– Что мне думать? Дом деревянный! Я уже несколько раз слышу: звенит. Надо, чтобы он все тщательно проверил и вник. В крайнем случае переночуем, я останусь, пусть при мне завтра все десять раз проверит, а не шаляй-валяй и скорей выпить.
Вновь включился звон. Или это в ушах от непривычной тишины? Какой-то посторонний звук включается - исчезает, включается - исчезает. Странно. Я бы тоже подумал, в проводке, но этого не может быть.
Я вышел посмотреть снаружи и тут же позвал Киру:
– Иди посмотри. Только не спугни, тихо.
На металлическом стержне громоотвода сидел дятел. Он сидел не как все птицы сидят на дереве, а вертикально, головой вверх, и между ним и громоотводом светилось заходящее солнце. Четко видный против света, дятел ткнул клювом в металл, и зазвенело, будто замкнулась сеть, было видно, как дрожит голова дятла.
– Что он клюет, когда там один металл?
– Он не клюет, он оповещает округу.
Это мне Костя рассказал когда-то, он много знал про птиц, про зверей. Тоже сидел дятел на этом громоотводе, и Костя сказал, что вот так они объявляют: здесь мои владения, мое место обитания.
– Глупость какая-то, - не поверила Кира.
Опять зазвенело. Голова дятла на свету мелко дрожала над металлическим стержнем, казалось, он не может оторвать клюв. И вдруг взлетел, показав красные штаны, короткохвостой черной тенью скользнул в деревьях и исчез.
– Одним словом, - заключила Кира, - надо, чтобы он все хорошенько проверил.
Мы
– Почему мы не живем здесь постоянно?
– сказал я опять.
– Машина есть, поехал на лекции, вернулся - мечтать можно. А зимой лыжи. Писать книгу, жить здесь. Тем более что мне, к счастью, не грозит стать деканом. Это действительно к счастью.
Я понимал, для Киры это удар, и все не мог найти подходящего момента сказать ей, чтобы она отнеслась спокойно. Но в этих стенах само как-то сказалось, естественно и легко. Особенно после всех недавних переживаний.
– Ты знаешь, мы все-таки поспешили, - сказала Кира.
– Там, у беседки, тоже тень, пересадили из тени в тень. Тебе завтра во сколько выезжать?
И, наморщив лоб, вглядывалась обеспокоенно, вот только теперь она услыхала.
– Ты что-то сказал?
– Я говорю, грех не жить здесь.
– Нет, ты говорил еще что-то.
– А-а... Деканом, видимо, все же будет Вавакин.
Я хотел сказать небрежно, как того и заслуживает, но получилось фальшиво.
Она отогнула жесть вскрытой консервной банки со сгущенным молоком, положила себе в чай, облизала ложечку.
– Для меня тут нет ничего нового, ты всегда всем позволял плевать на себя, этим и отличался. Это ничтожество Вавакин! Чтоб посмеяться над тобой, лучше не придумаешь. Двух слов связать не умеет, и ты теперь будешь получать у него указания.
– Правильно, кто умеет, делает, кто не умеет, учит, - попытался я обратить в шутку.
С великим презрением она смотрела на меня.
– Ты только что мечтала об одном: чтобы вот это все не сгорело. Радуйся - цело. Умей радоваться. Несчастен не тот, у кого нет, а тот, кто хочет все.
– Ты, который столько лет...
Но тут с участка позвали ее:
– Кира Михайловна!
Сосед-художник вспомнил новые подробности и заново все рассказывал: как тут искрило около рубильника - "искрит и искрит", - как он с лопатой перелез через забор... Неземной голос отвечал ему. Я хорошо знаю эти интонации, этот неземной голос, когда в ней накипает. Легко, на одном верхнем дыхании она смеялась, провожая соседа, хотел бы я обмануться сейчас. Кира вошла.
– Ты, который столько лет!..
– Чего тебе не хватает? Скажи, чего не хватает нам?
Но я уже оправдывался. Неудач стыдятся, как болезней, стыдно быть
неудачником.
– Ты правильно сказал однажды: если человек лишен мужества, ему не поможет и Господь Бог. И сына так воспитал.
Ужалила. Даже сердце сдавило.
– При чем тут сын?
– Такой же точно.
– При чем тут сын?
– Я поднялся.
– Неужели все в жизни определяется только этим?
– я показывал на вещи в доме.
– Быт, заслонивший бытие!