Меня зовут Мольнар

Фиалковский Конрад

– Болит?
– спросила она.

– Уже нет.

– Заживает хорошо. Вечером доктор Эгберг осматривал вас.

– И я даже не проснулся?

– Вы находитесь под действием препарата Броткаса. Это дает отличные результаты, - пояснила она.

– А вы, я вижу, квалифицированная сестра.

– Секретарша, ассистентка и все прочее. Интересно, какова будет ваша роль?

– Роль?

– Ну да. Ведь вы новый объект на ферме Эгберга. Так мы между собой называем институт.

– Не понимаю.

–

Он с вами не разговаривал?

Мольнар хотел было ответить отрицательно, но подумал, что тогда ничего больше от нее не узнает.

– Так, мельком, - сказал он.

– Наверно, вы получите что-нибудь поинтереснее, чем я. Вы профессор и когда-то были коллегой Эгберга...

– Даже его шефом.

– Вот видите. Вероятно, вам дадут электронную лабораторию. Она уже месяц как без руководителя.

– А старый... уехал?

– Уехал...
– повторила Мейдж с какой-то странной интонацией.
– Ушел в мир иной. Он просто умер.

– А что с ним случилось?

– Его нашли в бункере. Там нет энергетического поля, железобетонные стены толщиной в два метра экранируют, и энергия не доходит.

– Какая энергия?

– Приводящая в движение сердце. У него было такое же, как и у вас.

– Не понимаю, - Мольнар сказал это, хотя уже начинал понимать. Он прикрыл глаза и почувствовал странную спазму в желудке.

– Будете спать?
– спросила Мейдж после короткого молчания.

– Нет. Я отоспался уже за все время, - он вслушивался в свой собственный голос и удивлялся его будничности.
– И эта энергия доходит сюда?

– Конечно. Весь институт и район вокруг него в радиусе примерно полукилометра охвачены этим полем.

– А дальше?

– Что дальше?

– Если я захочу отойти дальше за пределы института, к морю или поехать в город?
– спросил Мольнар, хотя уже знал ответ. Но ему хотелось услышать его от девушки, которая так буднично говорила обо всем этом.

– Не сможете. Это смерть. Ведь вы об этом прекрасно знаете и сами. Вы подписали обязательство. В присутствии нотариуса.

– Я ничего не подписывал.

Мейдж немного помолчала, потом тихо сказала:

– Не успели. Но еще подпишете. Это обычная формальность.

Он хотел сказать, что не подпишет, но вспомнил историю с блокадой двери и смолчал.

– Все мы приезжаем сюда именно за этим, - добавила Мейдж как бы с сожалением.
– До приезда я была секретаршей в экспортной фирме в Буэнос-Айресе. Секретаршей второго директора, - добавила она с гордостью. Я работала на двенадцатом этаже в правлении фирмы Тротам и К°. Слышали?

– Нет. Я никогда не бывал в Буэнос-Айресе.

– Вот это было время! По субботам мы ездили к морю... Знаете, здесь мне больше всего недостает плавания и моря. Иногда вечерами, когда дует ветер, я чувствую его. Отсюда

до берега недалеко.

– Знаю.

– Вы этого еще не чувствуете. Это начинается только спустя несколько месяцев, иногда через полгода...

– Что "это"?

– Трудно объяснить. Пожалуй, беспокойство. Хочется уехать, непременно уехать.

– Тоска?

– Нет. По дому, по близким начинаешь тосковать с самого начала. Но это другое, это труднее определить, это что-то более первобытное, вероятно, я напрасно говорю вам об этом.

– Почему же. Лучше знать заранее.

– Я не знала. Не представляла себе, что это будет именно так. Порой мне кажется, что я, наверно, не приехала бы сюда, если б знала.

– И тогда?..

– В лучшем случае я сидела бы сейчас в кресле на колесиках. А тогда я чудовищно этого боялась, пожалуй, больше, чем смерти. Представляете себе? Смотреть на всех - на прохожих, на других девушек, на людей, едущих на работу, - и знать, что ты лишена этого... навсегда. Остаться здесь было единственным выходом. Я хожу, работаю, иногда даже плаваю в нашем бассейне. Правда, с этим дело обстоит несколько хуже, потому что ноги у меня еще немного болят, особенно ступни.

– Другого выхода не было?

– Нет. Я была у самых известных специалистов. Даже на другом полушарии, в Европе. Меня послал мой парень. Он копил на домик. У меня был отличный парень. Он хотел жениться на мне, но Эгберг принимает только одиноких. Впрочем, не знаю, вышла ли бы я за него. Это было бы бессмысленно.

– А как вы сюда попали?

– Один из врачей, у которого я была в то время, когда дыхательный центр был уже поражен, сказал мне об Эгберге, но предупредил, что ничего мне не советует, просто информирует.

– А Эгберг потребовал денег?

– Нет. Мой случай был очень нетипичным. Эгберг сказал, что может заняться мною только в порядке эксперимента и что за успех не ручается.

– И вы согласились?

– А что мне еще оставалось? Я прошла через все формальности, подписала все доверенности и заявления и... вот я жива, как видите.

– А тот?

– Кто?

– Тот, из бункера?

– А, Бертольд. Он тоже все подписал. У него просто не было денег. У него было только сердце. Больное сердце.

– Кем он был?

– Электроником. Уже в возрасте. Однажды он сказал мне, что еще помнит времена, когда электронные контуры составляли из отдельных транзисторов.

– И долго он жил?

– Несколько лет. Он уже был здесь, когда я пришла. Спокойный, молчаливый, совсем незаметный человек. Он сидел в своей лаборатории и иногда даже не выходил к обеду. В тот раз он тоже не пришел, а потом Джосп нашел его в бункере. Бертольд знал, что войти внутрь - значит обречь себя на верную смерть.