Меня зовут Сол

Китсон Мик

Так что я отложила кремень, надела непромокаемую куртку и посмотрела на Пеппу. Она спала, высунув больную руку из-под одеяла. Повязка была все еще перетянута шнурком. Я ослабила жгут и пощупала ее пальцы. Они были совсем холодные. Я сунула руку ей под флиску и потрогала спину. Спина была теплая. Так что я натянула на нее одеяло повыше, надела капюшон и вышла под дождь.

Мне нужно было пройтись и подумать, и я пошла вверх по склону, туда, где росли березы и елки. Я карабкалась наверх, поскальзываясь на мокрых листьях. Прошла мимо елок вдоль цепочки оленьих следов. Выше по склону росли здоровенные лиственницы, земля под которыми была усыпана желтыми иглами. Лиственница —

это хвойное дерево, которое сбрасывает хвою к зиме и выращивает новую весной. Осенью хвоя становится цвета масла. А еще лиственницы очень прямые и высокие, и поэтому из них делают мачты.

Дождь продолжал лить. Я перелезла через каменный выступ, поросший папоротником и ежевикой, и оказалась на плоской полянке с огромными елками, похожими на шатры. Темно-зеленые ветки блестели под дождем. Еловые лапы отлично подходят для постройки шалашей. Нижние ветки можно пустить на стены, а из веток, сорванных повыше, сделать крышу. Я подумала, что можно срезать несколько веток и сделать из них навес над костром, чтобы защитить его от дождя. Для этого нужно взять несколько длинных палок и сделать из них каркас на высоте примерно двух метров над костром, а потом навалить на него еловых веток. Я видела, как такой навес сделал Эд Стаффорд, оказавшись в дельте Окаванго. Он смог разжечь костер даже во время сезона дождей в Африке. А еще я видела, как он высушил растопку, сунув ее себе в штаны и проходив так целый день, чтобы тепло его тела вытянуло всю влагу. Может, мне тоже стоит попробовать?

Я выбрала елку побольше и начала ножом срезать нижние ветки. Рядом со стволом они были совсем сухие. Мелкие веточки ломались, как печенье. Хотя снаружи шел ливень, внутри, в еловом шатре, было совсем сухо. Хвоя почти не пропускает воду. Я наломала много маленьких веточек и спрятала их в карман. А потом увидела шарик из веточек у самого ствола. Я дотянулась до него. Это оказалось птичье гнездо. В середине темнело небольшое укрытие, выложенное мягкой сухой травой и маленькими белыми перышками, а само гнездо было старательно сплетено из еловых веток. Оно мне очень понравилось. Наверное, его свили какие-то перелетные птицы, которые провели в этом лесу лето, а теперь улетели в Африку. Птица все лето вила гнездо, высиживала яйца, кормила своих птенцов и учила их летать.

А еще оно было совсем сухое, и из него вышел бы офигенный трут, так что я сунула гнездо под куртку, набрала еловых лап и вернулась к шалашу. Потом я нашла несколько мертвых длинных стволиков лиственницы и закрепила их между деревьями у шалаша, так что получилась треугольная рама высотой метра два с половиной, прямо над нашим будущим костром. Дождь не прекращался, но зато скользкая грязь на стволах помогла мне просунуть между ними мою раму. Потом я переплела горизонтальные шесты веточками поменьше и положила сверху еловые лапы, очень плотно, чтобы даже свет не проникал. Это сработало. Дождь все лил и лил, но на наше кострище не попадало ни капли. Как будто зонтик раскрыли. Потом я нашла несколько камней и сделала платформу, чтобы приподнять костер над мокрой землей. Положила на камень птичье гнездо и снова достала кремень. С третьего удара я высекла искру, раздула огонек, подождала, пока он немного разгорится.

Потом я положила сверху тонкие сухие веточки, и скоро костер загорелся нормально. Я подкинула в него сухие ветки из шалаша, а сверху положила несколько мокрых, чтобы они высохли от огня.

Потом я села на камень и смотрела, как разгорается костер, как он дымит и трещит, как шипят мокрые дрова. Мысленно я поблагодарила птицу за гнездо.

Я принесла воды из ручья и поставила чайник, положила у костра дрова, чтобы их просушить,

и достала аптечку.

Пеппа спала, но руку она держала сверху, на одеяле. Я включила налобный фонарик, сняла жгут и медленно размотала повязку на руке. На ладони краснели три длинные царапины, уходящие на запястье. Кровь на них засохла, но рука была бледная и влажная, а пальцы сморщились, как будто она долго торчала в бассейне. Пеппа не просыпалась, пока я промывала царапины ваткой с кипяченой водой. От царапин по коже змеились тонкие красные линии, как будто нарисованные фломастером. Я испугалась инфекции и как следует намазала руку йодом, так что кожа пожелтела. Она немедленно проснулась, шарахнулась от меня и заорала.

— Пеппа, так надо, иначе ты заболеешь.

Она закатила глаза и прикусила губу, но позволила мне смазать царапины.

— Больно, Сол, — ныла она.

Я дала ей две таблетки ибупрофена и одну кодеина и заставила запить их водой. Это очень хорошее обезболивающее, и заодно от него хочется спать, а ей сейчас полезно поспать подольше.

Потом я приложила к царапинам вату и забинтовала руку. Подвинулась, чтобы Пеппа видела огонь.

— Смотри, я развела костер в ливень, — улыбнулась я, — и сделала для него зонтик.

— Какая ты умная.

Я приготовила нам чай с молоком и сахаром и открыла банку фасоли, и мы поели фасоли, хлеба и кекса. Уже темнело, и дождь стал немного слабее. Я подложила в костер еще дров, чтобы он не погас, и положила остальные рядом. Потом подвесила щуку над костром на паракорде — вдруг она прокоптится за ночь.

Пеппа засыпала, так что я разделась и залезла к ней. Мы уютно свернулись в спальнике, а снаружи было темно, капал дождь и шипел костер.

Глава восьмая

Температура

Утром у Пеппы начался жар. Проснувшись оттого, что она вся дрожала и потела, я вылезла из спальника и раздула угли. Дождь кончился, я вскипятила воду, намочила свою майку и положила Пеппе на лоб, чтобы она немного остыла. Она дергалась, была очень горячая, и меня охватил приступ паники.

Пеппа то и дело просыпалась, смотрела на меня и снова закрывала глаза. Иногда она несла какую-то фигню, я ни слова не понимала. Я попыталась напоить ее водой, но она не стала пить и снова заснула.

Я подложила в костер дров, пошла и принесла еще. Потом сняла с Пеппы повязку. Красные линии тянулись вверх по руке, царапины гноились, а кожа вокруг них распухла и покраснела.

Я снова очистила царапины, продезинфицировала их йодом, а она даже не проснулась. Потом я положила на царапины вату и забинтовала руку. Пальцы у нее тоже распухли и покраснели, а красные линии сделались темнее. Я поняла, что это заражение от укуса щуки, и решила дать ей амоксициллин — это такой антибиотик — а потом следить, чтобы она лежала в тепле и много пила.

Мне пришлось ее потрясти. Она открыла глаза и посмотрела на меня мутным взглядом, словно пьяная. Она вся была мокрая от пота, мерзла и дрожала. Я надела на нее красный свитер — сама она не смогла, — заставила ее сесть и проглотить таблетку. Потом я завернула ее в одеяло и села рядом.

— Я заболела, — сказала она.

— Я знаю, но ты поправишься. Ты заразилась от укуса щуки, но я дала тебе антибиотики.

— Круто. — Она улыбнулась и заснула снова.

Сегодня было холоднее. Солнце уже встало, но листья вокруг нашего лагеря покрывал иней. Щука вся почернела от дыма. Из нее капала какая-то белая жидкость и с шипением испарялась. Кожица стала хрустящей, и из-под нее виднелось белое мясо.