Мэри и великан
Шрифт:
— Вы действительно любите эту музыку. Я наблюдала за вами… вы не притворяетесь. Вот и Пол к своей музыке так же относится. Вы как будто… упиваетесь ею. Вы стараетесь услышать в ней все.
— Мне нравится ваш друг Нитц, — сказал он, хотя в чем-то тот ему даже мешал.
— Да, он замечательный. Он и мухи не обидит.
— И вас это восхищает.
— Да, — сказала она, — а вас — нет?
— Если абстрактно, то да, восхищает.
— Ах, эти ваши абстракции. — Она устроилась на сиденье, поджав ноги и упершись локтем в дверцу.
— Что там за огни? — Голос ее звучал почти испуганно. — Мы что, уже почти приехали?
— Почти. Соберите
— Уже собрала. И не смейтесь надо мной.
— А я и не смеюсь над вами, — мягко сказал он, — с чего бы это?
— Они высмеют меня, что бы я ни сказала?
— Нет, конечно, — сказал он и добавил, не удержавшись, — они будут так греметь своими записями со звуковыми эффектами, что и не услышат, что вы говорите.
— Я неважно себя чувствую.
— Вам полегчает, когда мы приедем, — по-отечески успокоил ее Шиллинг и прибавил скорости.
Когда они добрались до места, вечеринка уже началась. Шиллинг заметил, как преобразилась девушка, поднимаясь по лестнице в дом Партриджа. Страха как не бывало, он скрылся где-то в глубине; Мэри Энн с невозмутимым видом облокотилась на железные перила, в одной руке держа сумочку, а другую изящно положив на колено. Как только дверь открылась, она плавно выпрямилась и скользнула мимо мужчины, который их впустил. Когда Шиллинг затушил свою сигару и переступил порог, она уже дошла до конца коридора и приближалась к гостиной, откуда доносились шум и смех.
— Здравствуй, Лиланд, — сказал он, пожимая руку хозяину. — А куда подевалась моя девочка?
— Да вон же она, — сказал Партридж, закрывая дверь. Это был высокий, средних лет мужчина в очках. — Жена? Любовница?
— Кассирша, — Шиллинг снял пальто. — Как семейство?
— Да как обычно. — Придерживая Шиллинга за плечо, он вел его в гостиную. — Эрл опять хворает; тот же грипп, которым мы все переболели в прошлом году. Как магазин?
— Грех жаловаться.
Они оба остановились, наблюдая за Мэри Энн. Она безошибочно распознала хозяйку и теперь принимала у Эдит Партридж бокал. Непринужденно обернулась, чтобы поздороваться с группой молодых клерков из студии звукозаписи, которые сгрудились за столом. Стол представлял собой выставку звуковой техники: вертушек, картриджей, звукоснимателей. Все это были элементы новой стереосистемы «Диотроник».
— У нее есть такт, — сказал Партридж, — для такой молоденькой девушки это редкость. Моя старшая примерно ее возраста.
— Мэри, — сказал Шиллинг, — подойдите к нам, познакомьтесь с хозяином.
Она повиновалась, и он представил их друг другу.
— А кто вон тот страшно толстый мужчина? — спросила она Партриджа. — Там, в углу, развалился на кушетке.
— Этот? — Партридж улыбнулся Шиллингу. — Это страшно толстый композитор по имени Сид Хезель. Пойдите, послушайте, как он сипит… серьезно, его стоит послушать.
— Впервые слышу, чтоб ты признал это за Сидом, — сказал Шиллинг. Партридж всегда казался ему немного зазнайкой.
— Когда он говорит, ему нет равных, — сухо ответил Партридж, — даже жаль, что он не занялся литературой.
— Хотите с ним познакомиться? — спросил Шиллинг Мэри Энн. — Это интересный опыт, даже если вы совершенно равнодушны к его музыке.
В сопровождении Партриджа они проследовали в угол.
— А что у него за музыка? — нервно спросила Мэри Энн.
— Очень сентиментальная, — объявил Партридж. Его клювастое лицо возвышалось над ее головой, пока он проталкивал их сквозь толпу гостей. — Все равно
31
Мараскиновая вишня — разновидность черешни, произрастающая на побережье Хорватии. Отличается от других видов черешни меньшим размером, отсутствием косточек и более терпким вкусом.
Поверх гула голосов гремела титаническая Первая симфония Малера, усиленная целой системой рупоров и колонок, наполнявших большую, нарядную гостиную.
— Лиланд имеет в виду, — вступил Шиллинг, — что у Хезеля, в отличие от большинства его соотечественников, еще не иссякли мелодии.
— Ах, когда я слышу тебя, Джо, я как будто переношусь в прошлое, — сказал Партридж. — В те старые добрые времена, когда перед каждой записью выбегал человечек, который выкрикивал название подборки.
Сид Хезель был увлечен беседой. Он сидел, вытянув ноги и примостив трость в тучной промежности, и тыкал в сторону слушателей массивным пальцем. Хезель походил на целый материк плоти; из глубины жировых складок сверкали его черные, острые глаза. Тот самый Хезель, которого помнил Шиллинг; чтобы поудобней устроить огромный живот, он расстегнул две верхние пуговицы ширинки.
— …О нет! — брызгал слюной Хезель, вытирая рот скомканным белым платком, который держал возле подбородка. — Вы меня неправильно поняли; я никогда не утверждал ничего подобного. Франкенстайн — хороший обозреватель, отличный музыкальный обозреватель; лучший в наших местах. Но он шовинист. Если вы местный талант — вы соль земли, а если вас угораздило родиться каким-нибудь Лили Ломбино из Виллинга, Западная Виржиния, то Альф и не взглянет на вас, будь вы даже скрипачом почище самого Сарасате [32] .
32
Сарасате, Пабло де (1844–1908) — испанский скрипач и композитор, прославившийся своей виртуозной техникой и легкостью игры; автор 54 произведений для скрипки.
— Я слышал, что обзоров концертов и выставок ему уже мало, — добавил один из присутствующих, — он собирается выгнать Колтановского и вести шахматную колонку.
— Шахматы, — произнес Хезель. — Вполне возможно; Альф Франкенстайн способен на все, кроме приготовления пищи. — Тут он заметил Партриджа и озорно сверкнул глазами. — Ох уж эти стерео-дел-мастера. Если бы только Малер был жив…
— В стерео, — мрачно вступил Партридж, — Малер смог бы услышать подлинное звучание своих вещей.
— Это аргумент, — признал Хезель, переводя внимание на хозяина. — Мы, конечно, должны помнить о том, что Малер добивался идеального звучания своей музыки. А есть ли в вашей системе рычаг или ручка, которая включала бы идеальное малеровское звучание? Ведь если она есть…
— Сид, — прервал его Шиллинг, зная, что долгие годы дружбы дают ему такое право, — ты отдаешь себе отчет в том, что оскорбляешь Лиланда, при этом поглощая его выпивку?
— Если бы не его выпивка, — мгновенно парировал Хезель, — я бы вообще никого не оскорблял. Что тебя привело сюда, Джош? Все надеешься подписать контракт с Морисом Равелем?