Мэри, или Танцы на лезвии
Шрифт:
К счастью, я не успела спуститься вниз, а задержалась у зеркала, висевшего на лестничной площадке так, чтобы была видна детская раздевалка. И вот в этом-то зеркале и увидела личико Наринэ. Она, конечно, повзрослела – в последний раз, когда я ее видела, ей было около пяти с небольшим, но вот эта родинка над губой и вторая – над правой бровью, как у Кости...
Я метнулась назад в тренерскую и истерично объявила Ивану, что работать именно с этой парой не хочу.
– Маш, да ты что? – удивился он. – Там деньги хорошие платят. Девчонка деревянная немного, но музыкальная, отец и за
– Я не могу, Ваня.
– Маш, ты что, в самом деле?! – разозлился Иван, схватив меня за руку. – Что за капризы?
– Убери руки. Я сказала – работать с ними не буду.
– Ну и сиди тут, – совсем вышел из себя Ванька. – Полтора часа можешь телик смотреть, потом я тебя домой отвезу.
Я уселась на диван, скинув туфли, и задумалась. Значит, Арик решил Наринку на танцы отдать... Из всей семьи именно Арик всегда спокойно и с уважением относился к моему роду занятий. Он и Косте иногда возражал в том духе, что, мол, это ж искусство, красиво и все такое. Странно, почему Наринку, а не старшую – Манушак? Та, насколько я помню, гибкая, как лоза, тоненькая и очень красивая, у нее могло бы получиться. Помню, что во время семейных торжеств именно Манушак всегда устраивала маленькие представления – танцевала, пела. Я хорошо помнила ее на юбилее отца Кости: тоненькая девочка в белом платье танцевала что-то национальное – я всегда с трудом запоминала сложные названия армянских танцев. Наринэ же была более замкнутой, стеснительной, очень похожей на мать.
Я так задумалась о прошлом, что не заметила, как вернулся Иван.
– Дремлешь, как кура на насесте, – заметил он, вытирая лицо и шею полотенцем. – Зря не стала работать.
– Не хочу.
– Ну, как хочешь. Жалко девчонку, не получается у нее. А отец настаивает. У них старшая девочка танцевала, очень хорошие были результаты, а полгода назад похитили ее, да так и не нашли.
Я почувствовала, как холодеют руки и по спине бегут противные мурашки ужаса.
– Как – похитили? – выдохнула я, машинально нашаривая на подлокотнике дивана сигареты и босиком направляясь на площадку.
– А вот так. Батя у них крупный тут деляга, ворочает винно-водочным бизнесом. Видно, не поделил чего с кем – вот девчонку и умыкнули. Он поседел за два дня, представляешь?
Господи, какой ужас... бедный Арик, бедная Гаяне... При всей моей ненависти к этой семье известие о кошмаре, приключившемся с ребенком, заставило меня сопереживать и сожалеть.
– Теперь вот Наринэ отдувается, а способностей почти нет. Я пытался отцу объяснить – он не слушает, словно ослеп и оглох.
Арик очень любил Манушак, я это хорошо помнила, и потерять любимицу для него было сродни... даже не знаю. У меня не было детей, но даже мне оказалось понятно его горе.
– Еще раз поговори. Объясни, что невозможно компенсировать утрату одной дочери слезами и мучениями другой. Ведь она же мучается, страдает – не получается у нее, а девочка гордая, ей стыдно не оправдать отцовских надежд.
– Стоп-стоп-стоп, – вдруг перебил мою пламенную речь Иван. – А ты откуда знаешь? Про гордость и надежды?
Я поняла, что сболтнула лишнего и отпираться поздно.
– Ванька, только, ради
Глаза у Ивана сделались совершенно круглыми от удивления:
– Так ты вот почему... а что – не хочешь, чтоб знали?
– Не хочу. И поверь – у меня есть причина.
– Ну, как знаешь.
Мы потанцевали с ним еще с час, а потом Иван отвез меня домой. На предложение подняться ответил смехом и отказом, но пообещал, что завтра непременно.
Через три часа я увидела его в ночном выпуске новостей в разделе «Криминальная хроника». Он лежал на ступеньках собственного подъезда с пулевым отверстием в затылке...
Я закрылась дома и не выходила неделю. Продукты в холодильнике таяли, но я настолько испугалась, увидев в новостях убитого Ивана, что аппетит пропал совершенно. Только однажды я совершила ночную вылазку в павильон за сигаретами, купив сразу три блока. Как одержимая, я писала какие-то обрывочные заметки, не подходила к окнам, хотя понимала, что шестнадцатый этаж все-таки дает какие-то преимущества. Ничего не происходило...
Почти ничего – если не считать неожиданного визита охранника со стоянки. Увидев его в «глазок», я оторопела – откуда адрес? Но потом сообразила – координаты владелец стоянки записывал в журнал на случай, если что-то экстренное произойдет с машиной. Джип я там больше не оставляла, но данные мои так и остались в журнале. Все просто...
– Я хотел узнать, все ли в порядке, – проговорил Леха. – Машинки вашей нет давно, я и забеспокоился.
– В порядке.
Ну, и чего стоит? Узнал, что хотел, – иди работай. С чего вообще такой интерес? Он потоптался еще пару минут и, поняв, что я не открою, пошел вниз. Меня это слегка насторожило, но потом я отмахнулась – не вечно же бояться каждого куста, как пуганой вороне. Совпадение.
Близился Новый год, но я не чувствовала праздника. Да и как? И тридцать первого числа я все-таки решилась и поехала на городской рынок.
До конечной точки маршрута оставалось всего два поворота, когда в узком переулке мне в лоб вывернул грузовик. Я ударила по сигналу, пытаясь убедить водителя сбавить скорость и прижаться вправо, однако вдруг увидела, как этот самый водитель на ходу выпрыгивает из кабины прямо в придорожный сугроб. В его облике я успела заметить что-то знакомое, но что именно – понять времени не было. Грузовик несся прямо на меня.
«Все, – поняла я мгновенно. – Вот она, смерть. Надо же – говорили – старуха с косой, а это – побитый жизнью ЗИЛ». Это была последняя мысль, посетившая мою голову перед столкновением.
Все тело – сгусток боли, голова чугунная и гудит, как пустой котел, глаза не открываются, сколько ни старайся. Что со мной, господи, где я?
С трудом разлепляю веки, чувствую страшную сухость во рту – хоть бы глоток воды...
Надо мной склоняется мужчина в белом. Ха-ха, в белом, думаю я. Ангел, не иначе. Он зачем-то берет мою руку, хмурится, надевает мне на плечо манжетку тонометра. Я в больнице, что ли?
– Высоковато, – бормочет мужчина, и я слышу что-то знакомое.