Меридианы карты и души
Шрифт:
Тщетный пока труд мысли и слуха. Из плавного потока звучащих в моей комнате слов я снова вылавливаю: «Афарим, чочуглар, афарим…»
Медленно поворачиваю ручку приемника. Чуть-чуть, лишь на одну черточку, правее Стамбула — и все вокруг заполняет голос Еревана. Только одна черточка, даже меньше того… Боже мой, всегда рядом, всегда друг с другом, впритык друг к другу… И так уже пять столетий. На земле, на карте, в мыслях, в воздухе и даже в приемнике.
Неторопливо, по-домашнему, передает Ереван новости дня. Завод «Электрон» начал массовый выпуск электронно-вычислительных машин «Наири-3», созданных армянскими учеными.
2 марта, Егвард
Второй
Вот об этом-то, о новых встречах на других широтах, о движении времени в жизни и во мне, я и хочу рассказать в своей книге. Это не будет хроникально точное воспроизведение увиденного, это будет рассказ, написанный по неправильным правилам мозаики, где встретятся разные меридианы карты и души. Америка и Егвард, прошедшее и нынешнее, далекое и близкое, давнее и сейчасное. Хотя мозаика многочастна и пестра, в ней есть все же свой общий образ, своя внутренняя сосредоточенность, свое слово.
Итак, в путь — уповая на право и закономерность такого рода искусства!
4 марта, Егвард
Я прилетела в Монреаль 20 сентября, хотя собиралась быть там еще в начале месяца. Дело в том, что в эти дни в Ереване открылся Международный симпозиум поэтов Азии и Африки и я входила в состав советской делегации. Жителя Армении не удивишь теперь никакими международными собраниями, юбилеями и декадами. Года два назад, например, в Бюракан съехались ученые со всего мира, чтобы обсудить вопрос о том, как будет сообщаться человек-землянин с инопланетянами, если когда-нибудь удастся установить связь с ними. И выходит, что Армения, веками не находившая общего языка с самыми ближайшими соседями, ныне созывает симпозиум, чтобы отыскать общий язык не с кем иным… а с обитателями планеты, находящейся в миллионах миль от нее.
А в этом сентябре поэты Азии и Африки устроили свою первую встречу не где-нибудь, а у подножия Арарата. И наши строголикий Эчмиадзин и Гегард впервые увидели такое пестрое множество черных, желтых и коричневых гостей в африканских, арабских, индийских и один бог знает каких заморских одеяниях, но с уже прочно найденным общим языком — поэзией.
Что касается меня, то я продолжала общаться с людьми на этом языке и после симпозиума, в этот раз уже в самолете рейсом Москва — Монреаль. Вместе со мной в Канаду летела группа советских туристов из Новокузнецка. Светловолосая полноватая женщина, Лида, плановик крупного металлургического комбината, подсела ко мне и без всякого плана, а так, по наитию души, почти всю дорогу читала вслух стихи, в том числе и мои. Постепенно из соседнего отсека к нам перешли ее попутчики-директор завода, секретарь горкома, инженеры, рабочие. Завязалась беседа. Мои новые знакомые, как и бывает в таких случаях,
— Откуда это тут у вас? — удивилась я.
В ответ объясняют, что это сувениры, которые в числе других они собираются вручить на встрече с канадскими рабочими.
И так здесь, в воздухе, на высоте более чем десять тысяч метров, вдруг возникают и рассказывают мне о своей новой судьбе мой Ереван, Севан, Звартноц, Ленинакан, Матенадаран. С удовольствием подписываю открытки и получаю взамен на память виды Новокузнецка, тоже с подписями и добрыми словами. «Очень надеюсь на встречу у нас в Новокузнецке. Как это чудесно, что мы познакомились», — написала на открытке с видом их завода Лида.
Я не люблю, когда люди играют в скромность, и должна признаться, что никогда не играла в эти игры. Жила естественно, общалась с людьми, радовалась похвале, огорчалась, когда ругали. Но так как, к счастью, похвал было больше, старалась сохранить трезвость и отличать, какая из этих «ценных бумаг» — похвал — обеспечена настоящим золотом, а какая результат инфляции. И надо сказать, что инфляции я отводила очень большой процент. Особенно когда повзрослела, стала разборчивее. Но, признаюсь, каждый раз, когда в Москве ли, в дальней ли командировке, в сибирской «глубинке», вдруг услышу, что кто-то знает мои стихи, даже читает наизусть, — душа по-настоящему теплеет, и я приближаюсь к тому, что люди называют счастьем. Так было и тогда, в самолете Москва — Монреаль.
Вспыхивает табло. Те же слова, но сейчас под небом Канады: «Пристегнуть ремни. Курить строго воспрещается». Самолет медленно снижается. Океан наконец отступает, виднеется земля, рыжеватая, обыкновенная. Через несколько минут на поверхности ее обозначаются дома, улицы, четко разлинованные, но сверху удивительно плоские, одинаковые. Неужели Монреаль?!
Самолет, уставший, запыхавшийся, касается земли. Быстрый нервный бег его постепенно замедляется и наконец стихает. Двери распахиваются, и мы выходим, вернее, переходим из салона самолета в другой «салон». Здесь всюду после приземления из здания аэропорта, подобно гигантскому хоботу, протягивается огромная гофрированная резиновая труба, прилипает к дверям самолета. Вы вступаете прямо на этот «хобот», шагаете по устланному дорожками коридору и сразу оказываетесь в здании аэропорта.
Итак, мы прошли по этому эластичному коридору-«хоботу» и достигли зала. Прибывших из Новокузнецка встречают представители «Интуриста», а меня никто. Растерянно двигаюсь вперед. У одной из дверей смугленькая девушка в синей униформе о чем-то спрашивает идущих рядом. С трудом догадываюсь, что произносит мою фамилию.
— Это я, — откликаюсь обрадованно.
— Пойдем, — она плохо говорит по-армянски, — там вас ожидают… Я работаю здесь, пойдем…
Девушка помогает мне быстрее покончить с таможенными формальностями.
Пожилой таможенник-канадец обращается ко мне.
— Он хочет знать, имеется ли с собою алколь, — невнятно переводит его слова девушка.
— Нет, не имеется, — со спокойной совестью говорю я.
И только после того, как ответила, сообразила, что речь идет об алкоголе, однако не делаю никакой попытки исправить ошибку… Собственно говоря, это никакая не ошибка. Наш армянский коньяк можно назвать как угодно — сувениром, визитной карточкой, огненной водой, эликсиром жизни, — но только не алкоголем.