Мэрилин Монро. Тайная жизнь самой известной женщины в мире

Тараборелли Рэнди

В 1995 году Дин Мартин вспоминал: «Я познакомился с Мэрилин в 1953 году, до того, как она познакомилась с Фрэнком, до того, как она познакомилась с Питером, до того, как она узнала обо всех нас. Я познакомился с ней до того, как она стала взвинченной, так что я знал, какой она была тогда и чем она стала, и я переживал за эту девочку. В то же время я слегка устал от всего этого бреда. Всему есть предел. На самом деле у всех тяжелая жизнь. Мы все по-своему психопаты. У нас у всех проблемы. Мы все сидим на таблетках, давайте признаем это. Я не святой, конечно. Но я появлялся на работе. Вам необходимо приходить на работу. Это приоритетное дело. Вам приходится радоваться тому, что у вас есть работа, и вам приходится появляться на своей работе.

Я не говорю, что она не болела все эти дни. Кто знает? Я не следил за ней круглые сутки, как ФБР, я просто сидел на своей заднице и ждал, когда она появится в студии. Так что, когда мне представился шанс уйти, я ушел. Впрочем, те несколько сцен, что мы сделали, мне понравились, но связываться с этим... Я имею в виду все эти проблемы, одна за другой, это любого сведет с ума. Но... послушайте... Я любил ее. Она была хорошим ребенком. Но когда вы смотрели в ее глаза — там не было ничего. Ни тепла. Ни жизни. Это были иллюзии. Она выглядела великолепно в фильмах, да. Но в жизни... она была привидением».

Примечания

1. Биограф Мэрилин Монро, Джеймс Хаспил, пересказывает такую историю: «[Актриса] Шерри Норс рассказывала, что когда она была однажды на студии «20-й век Фокс», она наткнулась на Аллена «Уайти» Снайдера, который, очень расстроенный, слонялся у закрытой двери. Она спросила его, в чем дело. Он ответил: «Там Мэрилин, и она не разрешает мне войти. Она красится». Я не говорю, что Уайти никогда не гримировал ее. Конечно, гримировал. Но в то время все, что ему нужно было сделать, — это нанести легкие штрихи. Она — Мэрилин — сама мастерски создавала свой образ».

Глэдис: «Я не говорю «прощай!»

Когда она впервые вернулась из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, Мэрилин строила восторженные планы, мечтала, как изменит свою жизнь, раз уж она оказалась в этом более солнечном, более спокойном месте. Однако с тех пор, как она последний раз жила в Калифорнии, многое в ее жизни сильно изменилось. Конечно, трудные времена, которые она переживала в последние недели, сделали ее даже более знаменитой, чем раньше, но не так, как ей хотелось бы. Поклонники уже знали о том, что она лечилась в психиатрической больнице в Нью-Йорке, и сейчас, после увольнения из картины, возрос интерес к ее эмоциональному состоянию. Что еще хуже, ее ежедневные визиты к доктору Ральфу Гринсону были замечены некоторыми представителями прессы и даже поклонниками, которые уже тогда начали следить за каждым ее движением.

Ее общение с доктором Гринсоном — очень странное, даже с позиции сегодняшнего дня — началось с ряда психических срывов. Живя в Нью-Йорке под опекой бесчисленных психиатров, Мэрилин пришла к убеждению, что есть медикаменты, полезные для стабилизации ее состояния, — например, торазин. У Мэрилин появилась надежда на то, что она сможет взять под контроль свое хаотичное душевное состояние. Однако, когда доктор Гринсон услышал просьбу Мэрилин прописать ей торазин, он, по каким-то причинам, отказал ей в этом. Гринсон быстро стал единственным доктором, которому Мэрилин доверяла, и он очень старался поддерживать в ней это чувство. Он хорошо знал, что, когда дело шло о медикаментозном лечении, у нее зачастую были собственные планы по этому поводу. Возможно, она попросила выписать больше препарата, чем он ей рекомендовал, или же он не хотел, чтобы она принимала это лекарство, — но когда ее лос-анджелесский врач, доктор Хайман Энглберг, также отказался выписать ей торазин, она поняла, что придется искать это чудесное лекарство где-то в другом месте. Вот и пришлось Мэрилин продолжить свой «врачебный шопинг», выискивая этот препарат у врачей, с которыми она виделась раньше. Большинство из них, чтобы только доставить удовольствие звезде, могли выписать ей любое лекарство, какое бы она ни попросила.

«Она ждала в приемной, — вспоминает один из врачей, к которому она пришла летом 1962 года. — Я думаю, она уткнулась в журнал, дождалась, когда последний в тот день клиент уйдет, а затем

просто вошла прямо в кабинет. Она была сногсшибательна — облако взбитых светлых волос... красная помада. Я помню, она была одета в кремового цвета пальто, показавшееся мне сатиновым. Она была в белом платье, и мне особенно запомнились ее белые туфли на шпильках. Я хочу сказать, она была одета в ослепительно-белые одежды. Очень впечатляюще... как настоящая звезда».

Хотя Мэрилин обратилась к этому доктору по имени его бывшего работодателя — тем самым продемонстрировав, что у нее было так много докторов, что она даже не помнила, как они выглядят! — она довольно скоро поняла, что совершенно не знает его. Действительно, человек, который лечил ее до этого, умер, а тот, кто сейчас стоял перед ней, был его учеником и наследником, гораздо более молодым человеком, которого звали доктор Шварц1.

«Конечно, я сразу же узнал ее, — рассказал этот врач, — и я знал, что она приходила на прием [к покойному доктору] когда-то. Я стажировался у него незадолго до его смерти. Не было никого, кто мог бы продолжить его практику, так что его жена попросила меня остаться и в хоть какой-то степени помочь некоторым пациентам пройти адаптационный период. Она попросила меня выписать ей торазин, — объяснил доктор Шварц. — Я настороженно отнесся к перспективе принять ее в качестве своего пациента. Многие доктора боялись лечить знаменитостей, подозреваемых в попытках суицида. Никто не хотел, чтобы его упомянули в некрологе как «последний доктор такого-то пациента».

Хотя Мэрилин упорно пыталась убедить молодого врача в позитивном эффекте торазина, он отказывался выписать ей его. «Когда вы только что закончили медицинскую школу, вы ведете себя очень осторожно, — объяснял он. — Превышение числа выписанных рецептов может втравить вас в различные неприятности, причем не только с властями. Это может привести к тому, что у вас окажется много медикаментозно зависимых пациентов. Некоторые врачи любят так делать, потому что это заставляет людей обращаться к ним снова и снова, — но мне это не нравилось».

Мэрилин очень настаивала на сохранении врачебной тайны, и это облегчило молодому врачу решение помочь ей. Хотя он и отказался уточнить подробности достигнутых финансовых договоренностей, он не отрицает, что за предоставленные услуги ему заплатили. «У меня была целая стопка старых бланков рецептов [от покойного доктора], — объясняет Шварц, — а так как она, в любом случае, хотела получить рецепты, выписанные на вымышленное лицо, — я просто сделал это. Но я поступил так не из-за денег. Она казалась вполне здравомыслящей. Она убедила меня, что это было в ее интересах».

Молодой доктор справедливо волновался по поводу своих отношений с Мэрилин Монро, так что, когда через несколько недель она позвонила ему, он постарался осторожно уклониться от дальнейшего взаимодействия. Несмотря на его беспокойство, казалось, что она чувствовала себя довольно хорошо. «Она сказала, что почувствовала себя лучше, так, как уже сто лет себя не ощущала, и спросила, сколько я беру за вызов на дом, — говорит Шварц. — Я сказал ей, что не поеду к ней домой, но она заявила, что ей это и не нужно. Она попросила, чтобы я поехал с ней навестить ее маму».

Мать Мэрилин, Глэдис, в то время все еще находилась в санатории «Рок-Хэйвен», куда из офиса доктора Шварца можно было добраться на машине за полчаса. Мэрилин хотела, чтобы доктор встретился с ней там, чтобы попытаться убедить Глэдис и ее лечащих врачей в том, что торазин может стать для нее эффективным лекарством. И снова, после определенных финансовых аргументов, Шварц согласился встретиться с ней в «Рок-Хэйвене».

«Когда я приехал в «Рок-Хэйвен», в регистратуре никого не было, что было очень необычно для подобных мест, — вспоминает Шварц. — Затем я повернулся и посмотрел на холл. Все сотрудники, казалось, столпились в одном месте. Я понял: Мэрилин уже там».