Мэрилин Монро
Шрифт:
А сейчас я опять беру в руки фотографии Мэрилин, сделанные в те годы студийными профессионалами. Мне очень хочется посмотреть на девушку, которая своим стеклянно хрупким, затухающим, точно испаряющимся голоском говорит жене мужчины, в которого влюблена (по крайней мере, она так думает): «Вы не разведетесь с ним? А то мы бы тогда поженились…» Конечно, это не жизненные фотографии, а специальные, сделанные с позирующей фотомодели, и все же! Вот она в клетчатой рубашке смотрит на нас с веселым удивлением, взгляд ее еще не затуманен внутренней тревогой, как в годы, когда ею интересовались братья Кеннеди, ее ничто не гложет, не сжигает пламя поглощающей страсти, она еще не теряет голову под нахлынувшим чувством и — главное — пока не пользуется «лошадиными» дозами снотворного. На фотографии 1947 года она — здесь и теперь, она живет моментом, и, глядя на эту фотографию, я охотно представляю ее себе сидящей где-нибудь в кафе — в той же Швабс Драгстор на Бульваре Заходящего солнца, актерском кафе, где, очень возможно, она и встретила своего первого из Джонов — Каррола.
А вот другая фотография: Мэрилин демонстрирует модную прическу — «последний писк» 1947 года. Смотрит Мэрилин, как обычно, прямо в объектив, эта фотография представляла бы немалый физиономический интерес, ибо почти нет изображений, где бы лицо Мэрилин не обрамлялось золотистым облаком волос. Здесь у нее высокая прическа, волосы подобраны вверх и открывают уши и шею. Но голова
Как на этой фотографии, жизнь Мэрилин той поры интересна биографу и историку не столько (во всяком случае, не только) тем, что с ней действительно происходило, сколько тем, что могло бы произойти, да не произошло. Она прислуживала Джо Шенку и выполняла его всевозможные прихоти, но, будь он помудрее, он мог бы по-настоящему устроить ее жизнь и кинематографическую карьеру — для этого не следовало обращаться на самые «верхи» студийной иерархии, ибо такой человек, как Шенк (имею в виду опыт и известность), мог бы добиться этого десятками других способов. Она позировала, хотя могла бы сниматься; она постоянно и беспорядочно искала, к кому бы прилепиться, кто бы мог о ней заботиться и помогать в поисках ролей (поэтому-то ее так легко можно было заманить куда угодно), тогда как ей следовало учиться, и не урывками на случайных занятиях, а систематически, компенсируя недостаток школьного образования. Но вместо всего этого Каррол решил попросту купить ее, создав в первую очередь для себя же (и для жены) двусмысленную ситуацию.
Итак, 9 марта 1948 года контракт с Карролами был откуплен «Коламбией» и заключен опционный контракт. Она стала готовиться к съемкам в фильме Фила Карлсона «Хористки». Фильм этот — мюзикл, и актрисам, которым предстояло исполнять вокальные номера, полагалось заниматься с репетиторами. Репетитором Мэрилин (ее героиня, Пэгги Мартин, пела по ходу фильма) оказался некий Фрэд Каргер. Самое любопытное то, что знакомство Мэрилин с Каргером началось, как и с Шенком, — с приглашения на обед. Вот описание знакомства будущих любовников: «Фрэдди… был тронут бедностью Мэрилин. Когда ее доходы уменьшились, у нее вошло в обыкновение покупать на «Коламбии» сырой гамбургер и нести его через улицу к себе в комнату, в Стьюдио-клаб, где она запивала его черным кофе. Когда он спросил ее, не сидит ли она таким образом на диете, она ответила: «Завтракаю я грейпфрутом и кофе, на ланч у меня хлеб с джемом и арахисовым маслом. В иные дни на еду у меня уходит чуть больше доллара». Каргер тотчас спросил: «А почему бы вам не пообедать у меня?» — на что Мэрилин улыбнулась и благодарно пожала ему руку. Вечером он привез ее в семейный дом на Харпер-авеню. «Эта малышка, — сказал он матери, — очень одинока и без гроша». Энн (мать Каргера) импульсивно обняла Мэрилин, и дружба, завязавшаяся между обеими женщинами, продолжалась до самой смерти Мэрилин».
Это гастрономически сусальное начало любовной истории как-то не хочется воспринимать всерьез. Тот, кто читал новеллу О. Генри «Пимиентские блинчики», поймет меня. Между тем роман развивался вполне серьезно, во всяком случае, для его участников. Однако я не намерен пересказывать все его перипетии (чем, возможно, разочарую читателя). И дело не только в том, что в романе нет ровным счетом ничего интересного и даже завлекательного — он весь настолько же сусален, как и знакомство обоих влюбленных; и не только в том, что просто скучно — вслед за биографами — описывать, какими глазами Мэрилин смотрела на Фрэдди, а он смотрел на Мэрилин и как в этих Богом благословенных занятиях проводили они время. Беда в том, что эти, казалось бы, такие жизненные и понятные каждому отношения живых людей в конце концов начинают ассоциироваться с вполне банальным (на современный манер) вариантом истории о Золушке, где бедная, но решительная девушка берет штурмом богатого, но безвольного балбеса. Кстати (вот уж действительно — кстати!), история эта опасно близка к сюжету тех самых «Хористок», к съемкам в которых Каргер готовил Мэрилин. Опасно, потому что там, где жизнь начинает подражать вымышленным схемам, надо забыть об искренности в чувствах и мыслях, там любовь обречена распасться. Бедная девушка Мэрилин стремится стать «кинозвездой» и влюбляется в богатого и обаятельного Фрэдди, а Пэгги очень хочется стать солисткой кордебалета, и она влюбляется в богатого и молодого Рэнди. Вы скажете, что в этом еще нет ничего криминального и банальные сюжеты изначально списываются с жизни, которая, к счастью, в подавляющем большинстве случаев именно банальна (если бы она была такой, как на экране, жить было бы просто невозможно). Я же отвечу вам, что в обыденной жизни и именно в силу того, что она предельно банальна, зависимость любви от трезвого расчета далеко не столь прямолинейна, как в сюжетах об экранных золушках, и в худшем случае обставлена массой дипломатических экивоков и демагогических сентенций. Если на экране то и дело любовь и расчет связываются напрямую, то только потому, что сценарист не предусмотрел между ними хотя бы тонкой прослойки из этих самых экивоков и нравоучений. В самом деле, ну что общего между стремлением стать «кинозвездой» или кем-то еще (например, солисткой кордебалета) и внезапно охватившей девушку любовью к богатому и обаятельному плэйбою? Какая связь между тем и другим и почему одно с такой странной неизбежностью влечет за собой другое? На экране эта связь очевидна, и события с неизменным ускорением устремляются к заранее заданному счастливому концу — к свадьбе и славе. Но в жизни заранее ничего не задано и, в отличие от Пэгги, Мэрилин остается и без того и без другого. Не потому ли столь быстро и легко распался ее так гастрономично завязавшийся роман (он продлился ровно столько, сколько опционный контракт с «Коламбией», то есть шесть месяцев), что, насмотревшись мелодрам и мюзиклов тех лет, аналогичных «Хористкам», и примерив на себя платья экранных золушек, Мэрилин напрямую связала расчет и чувство? Я нисколько не сомневаюсь, что Каргер ей нравился, но столь же очевидно, что она понимала, насколько он может быть ей полезен. Каргеру это тотчас стало ясно, и он почувствовал себя уязвленным: «Мне невероятно досаждали ее амбиции. Мне требовалась женщина, которая сидела бы дома. Она же ради нужного человека могла бросить все».
Итак, роман с Каргером кончился ничем. Как и до того роман с Карролом. Как и в дальнейшем почти все ее романы. Их потому и было так много (а их было много), что
* * *
В период подготовки к съемкам в «Хористках» жизнь столкнула Мэрилин не только с плэйбоем Картером. Если Каргер отвечал за вокальную подготовку Мэрилин, то драматической ее выучкой занимался другой репетитор. То была Наташа Лайтес, возглавлявшая отдел репетиторства на «Коламбии». Конечно, может показаться странным, что в главу «Опасные связи» я включаю, по сути дела, обычную преподавательницу актерского мастерства. Однако история с Наташей Лайтес особая; женщина эта оказала на Мэрилин воздействие далеко не обычное и противоречивое. На нескольких фотографиях, которые есть в моем распоряжении, перед нами женщина, напоминающая диккенсовских дам. (Желающим могу порекомендовать перечитать описание миссис Сауэрбери в «Оливере Твисте» или мисс Токc в «Домби и сыне»). Воспользуюсь описанием Золотова: «Мисс Лайтес была женщиной худощавой, нервической, переменчивой, с пронзительным взглядом и копной пепельных волос». Как и Шенк, она уроженка России, ребенком была увезена в Германию, затем, по-видимому, переехала в Австрию (иначе ей было бы сложно работать вместе с Максом Рейнхардтом — наверное, в рамках его Актерского и режиссерского семинара). В конце тридцатых годов (во всяком случае, после 1938 года, когда прекратил существование рейнхардтовский «семинар», а сам Рейнхардт эмигрировал в США) Наташа вместе с писателем Бруно Франком и их дочерью Барбарой перебрались в Штаты. В 1945 году Франк умер, и она осталась с ребенком на руках и без средств к существованию. Однако их с Франком друзья, переехавшие из Европы и новообретенные, особенно драматург и режиссер Престон Стерджес, порекомендовали ее руководству «Коламбии», и Наташа возглавила там драматический отдел (или отдел репетиторства). Жила она в Голливуде, на той же Харпер-авеню, что и семейство Каргер, которое, как только выяснилось, что ей предстоит работать с Мэрилин, тут же Наташу возненавидело. Тем более что Мэрилин переехала к ней после охлаждения отношений с Каргером.
Между тем именно Наташа Лайтес постаралась привить Мэрилин вкус к настоящей культуре и придать ее чтению последовательность. «Она была глубоко культурной женщиной, — говорила о ней позднее Мэрилин. — Она объяснила мне, что именно следует читать, и я взялась за Толстого и Тургенева. Все их персонажи, которых я вычитывала, снились мне, я слышала, как они разговаривают между собой». Однако сблизило обеих женщин доверие. Наташа Лайтес оказалась вообще первым человеком, кто поверил в Мэрилин. В атмосфере всеобщего «из кожи» стремления наверх, к богатству и славе, среди повсеместных зависти, ревности, сплетен и скандалов, не только требующих выдержки, но и раздражающих, нервирующих и угнетающих, доверие и благожелательность воспринимались как ниспосланные свыше. Ведь, откровенно говоря, Мэрилин почти ничем не отличалась от десятков других «старлеток», разрывавшихся между желанием прорваться на экран и угодить своим всевластным и капризным боссам. Ее специфическую ауру еще надо было разглядеть. Вот какой предстала Мэрилин летом 1948 года, когда впервые переступила порог наташиного офиса: «Покачивая бедрами, она нервно вошла в двери моего голливудского офиса. На ней было очень узкое вязаное платье из красной шерсти, с необыкновенно низким вырезом. Лифчика она, понятно, не носила… Она боязливо присела на кончик стула, сжимая неаккуратный сверток из коричневой бумаги и сохраняя на лице деревянное выражение, точно у куклы, с какими выступают чревовещатели. На кончике ее носа я отчетливо увидела бугорок, который она пыталась закрыть толстым слоем грима. Когда она разговаривала, создавалось впечатление, какое обычно бывает в кафетерии, когда кто-то проводит ножом по тарелке… девушка с крашеными бледно-желтыми волосами, с вульгарным, нервно кривящимся ртом, и ее тело… Gauche [16] , да еще глуповатая, одетая точно потаскуха».
16
Здесь — нескладеха (франц.).
Эти воспоминания Лайтес написала спустя много лет (она умерла, кстати, вскоре после Мэрилин, в 1964 году), и в них чувствуется не только стремление показать проделанную работу — вот из какой девчонки она создала «звезду»! — но и горечь от того, что ее безжалостно вытеснили из жизни и из судьбы Мэрилин куда более энергичные и влиятельные супруги Страсберг. Отсюда, возможно, излишняя резкость характеристик и общий негативизм. Но даже если смягчить эпитеты, все равно окажется, что многомесячное прислуживание Джо Шенку, беготня то за Карролом, то за Картером, бесприютная жизнь, бессемейное, бездомное существование посреди шумного, суетного, богатого и равнодушного Киногорода практически разрушили, в общем, достаточно спокойный и веселый характер Нормы Джин, бывшей миссис Дахерти. (Я уже по привычке хотел было вновь пригласить читателя посмотреть фотографии, но откуда их взять? Какому фотографу в те годы пришло бы в голову запечатлеть подобный визит? И зачем? На этом не сделаешь рекламы…)
Задача, которая первоначально стояла перед Наташей Лайтес, была чисто функциональной и не таила в себе никакого второго смысла. Требовалось подготовить молодую, неопытную актрису (даже не актрису — манекенщицу) к выступлению на экране, к съемкам, к роли в фильме, наконец — к работе с режиссером. Ее следовало научить разговаривать, двигаться, реагировать на партнеров. Вот пример их совместной работы.
«— Дорогая, я тебя не слышу. Когда ты говоришь, то не разжимаешь губ. Тебе придется отработать дикцию. Дикция, дикция, дикция — сейчас для тебя нет ничего важнее дикции.