Мерлин
Шрифт:
— Сильно они отстали?
Пеллеас мотнул головой.
— Точно не знаю. Я скакал всю ночь.
Я обвел взглядом дорогу в надежде увидеть Утера и Горласа, но даль была пуста.
— Ладно, ничего не попишешь. Надо ехать в Лондон и дожидаться там.
Пеллеас так устал, что не мог ехать быстро. Мы вернулись с опозданием, однако сразу поспешили к Урбану и помылись, прежде чем идти в церковь. Она была уже полна; любопытствующие горожане и придворные толпились во дворе. Мы протиснулись через толпу к дверям, а оттуда почти к самому алтарю и стали возле колонны.
Внутри было светло, как днем; свечи горели золотом, словно небеса после сильной грозы. Синеватые дымки ладана благоуханными
Мы только-только заняли места, как распахнулись двери и в проход вышел монах с кадильницей. За ним шествовал другой с резным распятием. Далее следовал Урбан в темной ризе и с большим золотым крестом на груди.
За Урбаном показался Давид в епископском одеянии, лицо его сияло в свете свечей. Все взгляды устремились на него, ибо он поистине преобразился. Величественный в своем смирении, излучающий святость, Давид казался посланцем небес, сошедшим благословить нас своим присутствием. Всякий, глядя на него, понимал, что эта ласковая улыбка есть проявление близости к Живому Источнику любви и света. Просто смотреть на него — значило преклонить колени перед Богом, Которому он служит, кротко и покорно приблизиться к истинному величию.
За Давидом выступал Аврелий. Он был одет в белую рубаху и штаны с поясом из широких серебряных дисков и нес на ладонях меч — меч Британии. Его темные кудри были намаслены и зачесаны назад, а на затылке подвязаны шнурком. Он шел легко, лицо его было разом торжественно и весело.
Позади шел Гвителин с узким золотым обручем на белом льняном полотенце. Четверо монахов замыкали шествие — они несли пурпурную императорскую мантию, держа ее за четыре угла.
Все они подошли к алтарю, стоявшему на ступенчатом мраморном возвышении. Урбан и Давид подошли к алтарю, встали лицом к Аврелию, а тот преклонил колени на ступенях.
В тот же миг хор монахов, выстроившихся по периметру церкви, принялся восклицать:
GLORIA! GLORIA!
GLORIA IN EXCELSIS DEO! GLORIA IN EXCELSIS DEO!
— Слава в Вышних Богу! — восклицали они, и постепенно возгласы их перешли в пение. Остальные подхватили, и вскоре пели уже все собравшиеся в соборе; своды дрожали, сердца уносились ввысь, подхваченные звуком, который рвался в ночное небо к первой мерцающей звезде, к самому небесному трону.
Когда пение достигло наивысшей точки, Давид раскинул руки и шагнул вперед. Все смолкли.
— Достойно есть поклоняться Царю нашему Богу, — сказал он и, повернувшись к алтарю и преклонив колени, начал молиться вслух:
«Великий и Сильный, Царю Небесный, слава Тебе! Свет солнца, Сиянье луны, Отблеск огня, Быстрота молнии, Стремительность ветра, Глубь океана, Земли незыблемость, Твердость камня, Будьте свидетели: Днесь мы молимся за Аврелия, короля нашего, Да укрепит его Божья сила, Да поддержит его Божья мощь, Да зрят очи Божии впереди него, Да внемлет ему ухо Божие, Божий глас да глаголет им, Божья десница да хранит его, Божий щит да укроет его, БожьеЗакончив, Давид повернулся к монаху, который держал крест, и поднял распятие над Аврелием.
— Аврелий, сын Константина, ты станешь Верховным владыкой над всеми нами. Признаешь ли ты Иисуса Христа своим Верховным Владыкой и клянешься ли Ему в верности?
— Признаю своим владыкой, — отвечал Аврелий, — и клянусь быть верным Ему одному.
— Обещаешь ли служить Ему во всем, как тебе служат, даже из последних сил?
— Обещаю служить Ему, как мне служат, из последних сил.
— Будешь ли ты кланяться Богу по своей охоте, чтить Его с радостью, верить Ему и любить Его больше всего на свете во все дни до скончания живота твоего?
— Буду кланяться Богу с величайшей охотой, чтить Его с величайшей радостью, верить Ему и любить Его больше всего на свете во все дни до скончания живота моего.
— Будешь ли ты блюсти справедливость, проявлять милосердие, искать истину прежде всего другого, править своими людьми с любовью и состраданием?
— Буду блюсти справедливость, проявлять милосердие, искать истину прежде всего другого, править своими людьми с любовью и состраданием, как если бы передо мной был Сам Господь Бог.
На все вопросы Давида Аврелий отвечал без малейшего колебания и громко, так что слышала даже толпа за дверью. Пеллеас нагнулся ко мне и прошептал:
— Все собравшиеся сегодня в церкви, равно христиане и язычники, узнают, что такое служить Высочайшему Богу.
— Аминь, — сказал я. — Да умножится такое знание.
Урбан вышел вперед с сосудом святого мира и, погрузив в него пальцы, начертал на лбу у Аврелия крест, потом кивнул монахам, держащим мантию: те подняли ее и опустили Аврелию на плечи. Урбан застегнул ее серебряной пряжкой.
Давид повернулся к Гвителину, державшему венец, и, взяв узкий золотой обруч, поднял его над головой Аврелия.
— Встань, Аврелий, — произнес он, — носи свою корону.
Аврелий медленно поднялся на ноги, и в тот же миг Давид водрузил венец на его чело.
Святой старец расцеловал Аврелия в обе щеки и, повернув его к народу, вскричал:
— Властители Британии, вот ваш Верховный король! Поручаю вам любить его, чтить, слушаться и служить ему так, как сегодня он обещал служить Царю Небесному.