Мёртвая дорога
Шрифт:
Пугана не без гордости прошёлся перед своими родичами, посмотрел на свою жену и полез по крылу самолёта в кабину. Самолёт побежал по площадке и легко оторвался. Вначале Пугана смело смотрел в стекло. Но когда земля стала опускаться всё ниже и ниже под нами, он отвернулся от окна, а потом его голова стала клониться к коленям.
— Смотри, Уренгой! — старался подбодрить я ненца.
— Аха, Уренгой, Уренгой, — помахал он рукой, не поднимая головы.
Сделав круг — другой, Миша пошёл на посадку. Лишь когда самолёт остановился, Пугана выпрямился и приобрёл ту же гордую осанку, что была у него, когда он садился.
Его радостно встречали жена и все ненцы, а он горделиво прошёл к своей
— Шибко хорошо, — сказал он. — Сегодня наша праздник будет.
Ненцев катали на самолётах до самого вечера, а потом был настоящий праздник. Пономаренко собрал остатки нашего продовольствия, а чего не хватало — взял взаймы на фактории.
Васса Андреевна, Марина и ещё две женщины с утра готовили обед. Накрыты были все столы в палатках и в «ненецкой». Детям раздали весь наш запас шоколада, конфет и печенья. «Белка шапка» выдал понемногу спирта.
Когда стемнело и сполохи северного сияния чудесными переливами озарили небо до самого зенита, ненцы, обнявшись, встали в большой круг. Здесь были мужчины, женщины и дети. Они мерно раскачивались и тихо пели на один и тот же однообразный мотив.
— Как называется песня? — спросила Марина Айвоседу.
— Никак не называется, — ответил он.
— А что же вы поёте? — допытывалась она.
— Разное.
— А всё же? — не унималась девушка.
— Моя пел, самолёт летал, олень хорошо тундра ехать, потом про пучу6.
— Маленько спирту надо, арка начальник, — попросил Пугана и добавил: — Петь хорошо будут.
Пономаренко пошёл на факторию просить взаймы — у нас ни спирту, ни денег уже не было.
Пугана открыл бутылку и вошёл в круг. Глотнув из горлышка и закусив куском снега, он передал бутылку соседу по кругу, а тот, сделав то же самое, передал бутылку своему соседу. Она обошла круг и вернулась к Пугане пустая. А монотонная песня в такт качавшегося круга не прекращалась. Только когда стало меркнуть северное сияние, все разошлись по палаткам и домам.
Первый самолёт Кошевого сделал посадку в десять утра и, разгрузившись, ушёл на Салехард. Через час прилетел Джамбул с двадцатью сотрудниками экспедиции, потом ещё и ещё садились и взлетали самолёты. С площадки не успевали вывозить на нартах грузы.
Вырастал палаточный городок. Палатки были большие — больше любого дома на фактории. Для них расчищали снег и прорывали между ними в снегу траншеи. В одной палатке устроили столовую, в другой штаб экспедиции, остальные оборудовали под жильё. Маленький Уренгой быстро завоевал авторитет, и к нему из тундры присоединялись всё новые ворги. А самолёты всё летали и летали, привозя людей, продовольствие для жителей, снаряжение для экспедиции и грузы для лагеря заключённых. Из Уренгоя были отправлены меха и залежавшаяся почта.
Хотя морозы ещё не уступали и ветры иногда приносили снежные заряды и тогда завывала пурга, но апрель даже здесь, в Заполярье, всё же был предвестником весны. Ярче светило солнце, дни становились длиннее, и южные ветры порой доносили едва ощутимые весенние запахи.
Стаями летали куропатки, оставив свои снежные зимние жилища; в кедровом лесу появилось много глухарей. Выбрав свободное время, мы с Рогожиным, встав на лыжи, пошли на противоположный берег Пура, где, по рассказам Данилы Васильевича, выше по реке, километрах в трёх, водится много глухарей. Мы уговаривали Данилу Васильевича пойти с нами, но он был занят своими тремя должностями и, кроме того, готовился к
— Я своё весной возьму. Да моя Васса не больно-то и любит глухарей. Утей да гусей подавай на третью перину.
Мы поняли, что Данила Васильевич готовится к большому промыслу, и не стали ему мешать. Моряк был довольно старый кобель, да к тому же слабый наст плохо держал его, и пёс местами проваливался по брюхо. Он далеко не отбегал и кружил метрах в ста от нас.
Я спугнул одну капалуху с ветвистого кедра, когда перебирался через глубокий овражек. Моряк побежал было за ней, но вскоре провалился в снег и вернулся ко мне с высунутым языком.
Я позвал Рогожина, и мы осторожно пошли вместе в самую гущу кедрача. Впереди залаял Моряк.
— Есть, кажется, — шепнул Рогожин.
Мы пошли ещё осторожнее и вскоре увидели пса. Он лаял, задрав голову на высокий кедр, подбегал к стволу и прыгал, словно хотел взобраться на дерево.
Мы пристально смотрели, но сквозь густую хвою ветвистого кедра ничего не могли увидеть. Моряк подбежал к нам и снова стремительно бросился к тому же кедру. Мы решили обойти дерево с двух сторон. Не успели мы ступить по нескольку шагов, как из гущи соседнего кедра сорвался огромный чёрный глухарь и стремительно полетел, сбивая на лету ветки. У меня перехватило дыхание, но мне ничего не оставалось делать, как посмотреть вслед могучей птице. Стрелять было поздно — глухарь быстро скрылся за макушками деревьев. Значит, Моряк фальшивит, решил я, и нам нужно быть осмотрительнее.
Шли дальше; Моряк снова залаял.
Подойдя ближе к нему, мы осторожно и внимательно стали осматривать все деревья. Почему-то мы смотрели оба на самый верх, как вдруг услышали тихий звук «цок-цок-цок»... Глухарка сидела на втором суку от земли, за стволом.
Рогожин заметил первый и вскинул ружье. Я тоже последовал за ним, чтобы стрелять, на случай, если он промажет. Раздался выстрел, и эхо покатилось по лесу. Капалуха камнем упала к ногам собаки. Моряк кинулся к ней и стал давить ей голову, но подоспевший Рогожин забрал свой трофей. Птица была хотя и тощая после зимы, но большая, килограмма два.
Когда, перебежав через небольшой бугорок, Моряк снова залаял, мы долго смотрели и наконец обнаружили на вершине лиственницы рыжую белку. Как Моряк ни лаял и ни злился, мы стрелять не стали и пошли левее, в тёмный кедровый лес. Спугнув ещё одну капалуху, Моряк нашёл большого глухаря. Теперь первым увидел я и, как мы условились, первым и выстрелил. Глухарь сорвался с ветки и полетел, но полет его был неуверенный, и вскоре он стал клониться влево, а затем пошёл на снижение. Огромный, чёрный, с красными веками и синим отливом перьев у головы, глухарь весом около шести килограммов был моим первым трофеем на Севере. Спугнув ещё двух капалух и одного глухаря, мы решили возвращаться домой. Выйдя к протоке, берега которой поросли кустарником и лозой, мы спугнули большую стаю белых куропаток. Моряк погнался за ними и потерялся в лесу. Мы осторожно пошли дальше вдоль протоки, всматриваясь в яркий снег. Вскоре мы заметили на белом снегу новую большую стаю. Местность была почти открытая, низкий кустарник не мог нас скрыть от сотен зорких глаз, и мы решили обойти куропаток с двух сторон. «Только бы не помешала собака», — думал я, заходя со стороны леса. Так оно и вышло: пёс кинулся к ним. По меньшей мере сотня птиц поднялась со снега и полетела в разные стороны. Я успел выстрелить два раза и одну сбил. Рогожин стрелял в самую гущу налетавших на него птиц и дуплетом сбил трёх.